|
Вместо предисловия Вступление хотелось с биографией и просвещенным взглядом на стиль и форму, за отсутствием библиографии. Например: "Стиля нет, формы нет, содержание классово чуждое, по происхождению потомок славного, но обедневшего еврейского рода, образование вечернее - считай никакое; счастливой случайностью, в корне изменившей тра-ля-ля, стал "Сайгон". Стремительно ворвался в импотенческую литературу, посмотрев фильм "Рассекая волны"..." М.М.
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Миша Мовшиц
Бинго
Рабочий вариант назывался "777".
Ася посмотрела и посоветовала: "Назови сразу: "ОЧКО"!.." | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Очутившись в Париже в 26 лет с визой на 5 дней и осознанной целью спереть в магазинах "побольше", я проснулся в отеле глубокой ночью и понял: наслаждаться жизнью можно только в молодости, и предпочтительно здесь! Продав машину, мы с Нюшей наняли адвоката. Через несколько месяцев с документами всё уладилось, дочка пошла в детский сад, а я шлялся с гитарой по вагонам метро, спекулируя на французской сентиментальности. Впервые в жизни у меня была любимая работа, свобода творчества и никаких производственных отношений. Когда, не зная языка, за пять минут получаешь эквивалент часовой зарплаты грамотного человека и аплодисменты... Когда, случайно бросив взгляд на отражение своих пальцев в вагонном стекле, поражаешься быстроте их движений, и внутренние потоки энергии выливаются в трепет послезвучий - отточенных виртуозных ударов (послушные струны не предают преступной фальшью), то шум вагонных колёс не выдерживает натиска и из заглушающих помех превращается в многоголосый хор Метрополитен-опера. Всё это смахивало на необъяснимое, чарующее сумасшествие. А по факсу приходили предложения заняться поставками рельсов в континентальный Китай, колбасных оболочек - в Польшу и кассовых аппаратов - в Тамбов. Но тщетно. Меня засосало на долгие годы.
Когда, вскрыв пухлый почтовый конверт, мы стали обладателями вида на жительство, я ощутил долгожданное блаженство. Но в ту же секунду жена сказала: "Всё, ты мне больше не нужен", - и занялась не на шутку устройством личной жизни. Ещё несколько лет нам не удавалось разъехаться, но всё началось с этих слов. Ей было 22 года. Замуж она вышла в 18, на третьем месяце беременности. Времени на ребёнка теперь у неё катастрофически не хватало. Так мы и стали с дочкой неразлучными друзьями. Это мало кому нравилось, но оставаться дома одна Сашенька не хотела, и все привыкли к маленькой девочке на взрослых праздниках. Её подружкам обычно было под 30, иногда она засыпала у них на коленях прямо в гостях. Пару раз в месяц встречалась с мамой и с семи лет сама ездила на метро в школу. К ней не лип эмигрантский жаргон, даже плюшевую свинью она называла хрюшкой. И начать её воспитывать значило только всё испортить.
К перспективе замужества дочка относилась категорически отрицательно, но без конца рисовала невест, а выход брачной процессии из церкви на нашей улице потрясал её больше циркового представления. Знакомых клоунов, жонглеров, артистов, музыкантов, художников у неё всю жизнь было полно, а знакомой невесты ни разу не было.
За окном щебетали канарейки, Сашенька составляла на компьютере приглашение на свой восьмой день рождения, когда консьержка принесла толстый конверт на её имя.
Два месяца девочка грезила этой свадьбой. Склеила копилку и копила мелочь на подарок, выбирала себе шляпку (здесь так принято); купив соломенную с бантом, ежедневно примеряла её перед зеркалом, подбирая туфельки под цвет. Она считала дни, потом часы, рисовала поздравления, а мне от мысли об этом фарсе, пиджаке в жару, физиономии Корин, соблюдении приличий за столом, выступлении с сольным номером в русском стиле было тоскливо. Но Витя мне друг, и плевать мне на истину.
Через год они развелись, и он вернулся на родину, а Алёна, приехавшая на свадьбу к брату, обратно не вернулась. Она стала порнозвездой, известной под псевдонимом Бьянка. Я втюрился с первого взгляда, и мы прожили вместе два года, но об этом позже.
Кате перевалило за тридцатник, по этому поводу все и собрались. Казалось бы, на этом можно и закончить, не описывать же, как мы ругались с Асей из-за того, что все одеты как люди, то есть паршиво, а я её вырядил в красный пиджак в малиновую цветочку с немыслимым количеством пуговиц огромного размера. Кому что идёт. А ей шло. Мы вышли в нём прямо из магазина, а уже дома оказалось, что это Версаче. Новогодняя ёлка по сравнению с Асей даже в апреле была бы просто жалким зрелищем.
Разобидевшись, я курил на кухне под форточкой, среди коробок с тортами, водки, шампанского и прочей дребедени, неопровержимо свидетельствующей, что Катина жизнь удалась. А Катю с докучающей регулярностью вызывали на бис бесконечно прибывающие гости.
Русских в Париже мало: дворянские потомки ассимилировались ещё в прошлом поколении, а все последующие волны валили мимо. Всех, кого можно встретить на русской тусовке, обычно видишь не впервой. Так мы и торчали на кухне, более-менее знакомые, друг другу мало интересные и ещё не пьяные. В комнату не хотелось, там перед Асей выпендривался какой-то козёл из консалтинга, с понедельника улетающий в Гваделупу (однако), и, вновь закуривая, я глазел на Катины пируэты в коридоре.
В двери просочилась Света, продавщица из ювелирного магазинчика, в подпитии, подмигивающая, как девушка с турецкой открытки. За ней подружка, явно сбежавшая из зоопарка, для пущей экзотики крашенная с головы до ног. С ними, вприпрыжку, два пожилых линяющих гиббона в отутюженных костюмах. От мысли, что один из них чертовски похож на одиозного Марка Дорселя, самую значительную фигуру во французском порнобизнесе, я не на шутку развеселился. Но здесь скорее мог появиться далай-лама инкогнито, чем Марк Дорсель без охраны и эскорта порнозвёзд, журналистов, фоторепортёров и сексуально озабоченных порнобонз помельче.
Выкидывая в темноту за окошком тлеющий окурок, я понял, что замёрз, и стал проталкиваться к комнате, по дороге в шутку обронив Кате:
И при этом Катя была человеком мирной профессии, дипломированным гидом на нескольких языках с лицензией на право работы, - среди русских эмигрантов такая же редкость, как врач, подтвердивший советский диплом и ставший французским доктором.
Дорсель, оказавшийся настоящим, скромно разместился на дряхлом диванчике и добродушно беседовал с немолодой таиландкой, своей улыбкой напоминая Ильича на картинке "Ленин на ёлке в детском доме", - просто глаз не отвести. Перехватив мой взгляд, он дружески кивнул и, по-ленински наклонив голову набок, спросил:
В его глазах сверкнула искра профессионального интереса, он лукаво прищурился и преувеличенно вежливо поинтересовался:
...С Асей мы встретились на бездарной тусовке, куда обоих выгнала безысходность огромного чужого города. Переступив через её академически нелепую причёску, джинсы, выползшие из-под ремня, и абсурдность ситуации спросил:
И она, даже не посмотрев в мою сторону, протянула мне розовый ломтик, не переставая болтать с соседкой по дивану. Я отступил, но вскоре мне удалось обратить на себя Асин взгляд и за руку вытащить в коридор.
Мы сидели на ступеньках и с упоением изголодавшихся изливали друг другу пируэт за пируэтом весь фарс первой беседы. Нас обходили стороной с понимающим видом вышедшие покурить. Временами кто-нибудь замирал и, с почтением прислушавшись, понимал, что мы не беседуем, а исполняем брачные танцы диких птиц перед грандиозной еблей.
Огромный Сосновиков водрузился над нами. С трудом наводя резкость в налитых глазах и присев на корточки, безапелляционно изрёк:
Развернув Асю, он зарылся в её свитере. А она, заливаясь смехом от щекотки, искоса посылала мне недвусмысленный взгляд: даю, сейчас же, да прямо здесь, где угодно, я ждала тебя всю жизнь, так, как с тобой, не было ни с кем. Вырви этого клеща из моей спины, и... ну же! Я встал и, машинально закурив, поплёлся по коридору, пытаясь любыми средствами договориться с собственным хуем. Человеческого языка он не понимал наотрез. У него был сепаратный договор за моей спиной с Алёной, ушедшей неделю назад. Ему было насрать, как мне теперь невыносимо быть одному в квартире, где ещё полно её шмоток, ей помытая посуда, недельный слой парижской пылищи на полу, потому что я не знаю, где искать половую тряпку (через 2 месяца она нашлась сама, аккуратно прикреплённая бельевыми прищепками к сушилке для белья за окном).
Докурив и злясь на фаллос за гнусную упёртость, я собрался обратно к лестнице. Ася лучилась свалившимся на неё с неба счастьем и преданно смотрела на ею же придуманного меня.
Старый верный драндулет, купленный по дешёвке ещё в первую парижскую весну, довёз до квартиры, завешенной Алениными портретами, афишами, плакатами. Ася, влетев в узенький коридор, замерла, прижавшись к шкафу, и, зная, что её не обойти, волнами источала переполнявшую её безудержную светлую любовь. Я заклинал фаллос, унижался перед ним, обещал закрыть глаза и думать только об Алёне, напоминал, что он любит трахаться и неделю стоял колом, не понимая, что Алёны больше нет. Он спал сном праведника и, на удивление, не просился даже в туалет.
Взяв Асю за плечи, я улыбнулся со всей отеческой нежностью и повёл в крохотную столовую. Часы показывали третий час ночи. Ни одна женщина не слушала меня с такой чистой верой, что всё, о чём я говорю, - великая, стройная истина мира, о котором она мечтала, искала, попадала чёрти куда чёрти c кем, сбегала и вновь верила и ждала.
Рассвело, от овердозы крепкого кофе слипались глаза, ломило спину, а я говорил и чувствовал себя бесплотным, мудрым божеством. Ася сверкала глазищами и внимала, как никто до неё, - так слушают гениальную симфонию в божественном исполнении, шум водопада, песню соловья на рассвете, но только не меня, я устал и вырубаюсь, задыхаюсь без Алёны и не знаю, зачем морочу девочке голову. Надо сказать ей правду!
Застёгивая пальто, она лепечет, что я её не так понял и неловко как-то вышло, но, взглянув в мои красные глаза и, осознавая, что я понимаю всё, уловив женским чутьём мою неуёмную боль, на полуслове осеклась, сникла, а сбегая по лестнице, решила вернуться и победить...
...Дорсель продолжал атаковать:
Если бы этот вопрос прозвучал года два назад, когда с ещё никому не известной Алёной мы целыми днями мотались по фотоателье, где она позировала фотолюбителям, это было бы большой удачей. Но Асе я мог предложить порносъёмки только в шутку. Она знала, что мы с Алёной продолжаем встречаться, а Алёна знала, что у меня другая девушка, которая в самой престижной - Политехнической школе пишет диссертацию по физике.
Как-то ещё летом по дороге из вьетнамского ресторанчика Ася спросила, что новенького у Алёны, и я ответил:
Дорсель решил скоротать время беседой:
Ася подошла сзади и нежно взяла под руку. Деваться было некуда.
...Крышу тёлке сносит, хоть в бубен бей. Охмурила массажиста-экстрасенса, он её дрючит по 4 часа в день, а самую сильную чакру нашёл, разумеется, в промежности. Ещё Дорсель повадился ей названивать, приглашать в ёбщество.
Послал...
Обрыдала весь автоответчик: "Ты больше, чем весь мир, я вся твоя до кончиков пальцев", - и всё с соплями. Опять выходит, я бессердечное чудовище. Всю жизнь одно и то же.
Вчера имел дикую мигрень, с успехом заменяющую похмелюгу, отрубился, не выходя из клуба, проснулся дома, на детском диванчике, тошнит, в соседней комнате пожилой армянин в одежде в моей постели. И кто мне теперь поверит, что я не пил? На ветерана секс-терроризма тётю Киру встал под утро. Удивился нежданному чуду природы и с перепугу стал извиняться, мол, в метро пора, не обращай внимания, всё равно не успеем. В том, что мы оказались в одном такси, я подвоха не заподозрил. Да и кто мог представить, что, войдя в квартиру, она сразу разденется догола и, во избежание идиотизма и насморка, придётся запихивать её под одеяло! Мы трепались всю ночь, она читала свои похабные поэмы, я бренчал на гитаре. В Кириной пизде оставлено порядком автографов великих современников. Я первым делом полюбопытствовал про Лимонова.
Сел, почёсываясь. Ну куда я к чёрту прусь, - может, плюнуть? Нельзя. Телефон отключат, у дочки каникулы с завтрашнего дня, деньги нужны. Приятно, когда нужда встаёт между тобой и депрессией.
Без конца жру. С приездом ребёнка в доме завелась еда. Гаденько, но вкусно, особенно приятно просыпаться от того, что кушать зовут. Каникулы кончатся, и как жить? Дочка учит меня "себя вести", я неординарен, а ей за меня стыдно. Неделя прожита в собственном соку, примелькался, не воспринимаюсь. Чтобы пестовать гениев, достаточно амбиций Арины Родионовны. Ночь. Не спим. Сидим рядом. Я пишу, ребёнок в своих делах. Днём Алена звонила из Таиланда, голос счастливый, вчера немного обожгла ногу на мотоцикле и уже загорела. Улетая, нашла время - между стриптизами (пятница, работала в трёх местах, до 6 утра, потом на самолёт) поджарила нам курицу с картошечкой. В придачу дала кучу продуктов из своего холодильника (унизительно, но человечно).
Во вторник фотохудожнику Тилю исполнилось 72. Тётя Кира была в африканской шляпе, с кем-то плясала, закончилось катаниями по полу. Очень приятная тётка умоляла сыграть, да мне бы и хотелось, но уж больно шумно. Подослала ко мне другую, поглупее и понапористей. Та приставала долго и плоско. С криком "Вы же этого хотели, вот вам душевный стриптиз!" поджал живот - и штаны свалились. Если честнее, это мне хотелось, чтобы им захотелось меня без штанов. Умная, наверно, поняла, а на дуру плевать. Подсел к Кире, шепчу:
Ребёнок уже подружился с Олей, милейшей актрисой, которую целыми днями крутят в рекламе по телевизору. Саня всерьёз заинтересовалась, как становятся актрисами. Договорились посмотреть фильм "Ромео и Джульетта", где Оля играет няню.
Кто-то из молодых попробовал играть, вокруг - галдеж. Вынул из-под него стул, отнёс в театральный зал - и всё пошло. Начали подходить люди, принесли мне гитару. Энергия тёплая, импровизация отскакивает легко, завелись, музыка дышит, глаза блестят, - а Её уже нет. Когда же она ушла? Помню только, как Хвост подходил к ней.
На плечи ласково легли женские руки.
Упругой струёй бьёт редкое чувство вседозволенности мыслей, звуков, ритма. Рядом присел Володя Толстый, сыгравший палача в последней экранизации "Королевы Марго" и во многих других фильмах. Это он летом, когда мы распивали во дворе Лувра, ночью после премьеры "На дне", захмелев, рассказал о волшебной Кириной пизде. В Москве он был художником, не придворным, - разгромы выставок, психушка, Париж 30 лет назад. На кастинг первого фильма пришёл со словами: соглашаюсь на всё, но накормите прямо сейчас. За роль получил приз в Каннах, так стал актёром.
Играю, руки заняты. Кладёт рядом и уходит.
Хвост уже в пальто - начинает прощаться, его умоляют спеть, он взбирается на стремянку и запевает:
Мои стихи не убивает время.
Мои стихи не убивает время. Но и стихи его не убивают. Играю что хочу - музыка всё равно моя, придумал пару недель назад. Ему понравилось. Теперь поёт. Жаль, что не шедевр. А счастье ли - быть гением? Ну, предположим, повезло!!! Я - ГЕНИЙ, но всё равно одиноко. Думаю про ту. Умна, а тоже слов не нашла.
Брошу баб и выебу психоаналитика пострашнее. Муравьи в муравейнике, гуманоиды в звездолётах, я на вспотевшей заднице еложу по дерматиновому стулу. Не умею быть счастливым, но надежда - как она заебала! Пробовал неделями не мыться и вонять, но против неё и вонь бессильна, и отражение в зеркале, боюсь, что и смерть тут бессильна. Беспокойная надежда на то, чего нет, - это всё, что мы оставим в наследство нашим детям.
На последнем метро увёз дочку от пьяного разгула.
Тратить последние гроши на парикмахерскую - нелепо, а как любящая дочь в 11 лет может постричь? Пришлось побриться наголо. Сниматься в "Семейке Адамс" отобрали бы вне конкурса. Зато шляпу "котелок" с наждачной головы не сбить и киянкой наотмашь.
Ася стояла у фонтана Сен-Мишель и глядела прямо на меня. Не узнала - "к деньгам", и я пошёл ей навстречу, а она встрепенулась лебедем и бросилась ко мне. Ей 25, она радостно бежит мне навстречу, а я час назад напился валерьянки и деревенею.
Мир наполнился светом, смыслом, теплом. Мы шли и улыбались знакомым кафе, вдруг потерявшим смысл, Алёниному секс-театру, переставшему причинять боль. Пешеходы расступались, машины притормаживали, официанты с террас провожали взглядами. Ощущение счастья пьянило, сбивало с мыслей и подталкивало бесконечно так и идти за руку, хотелось верить ему, а не себе, скрыть от Аси хоть на время, что чудеса потому и чудесны, что невозможны. Но губы сами расплывались в идиотской, счастливой улыбке, и я поплыл по течению. Мы пили пиво в подвальчиках и шампанское высоко над землёй, ели с больших круглых фанерок и стряхивали сигаретный пепел в прозрачные треугольнички, тискались в телефонной будке и любили друг друга в туалете для инвалидов, целовали руки у всех на глазах, рыдали от счастья, продолжая улыбаться, слушали бразильское трио и сыграли им же, на их же гитарах, совершенно обессилев, свалились в постель и, долго приглушая вопли любви, рвали на части её и себя.
Ася позвонила из школы после обеда и поставила в известность, что у неё изменились планы на завтра (субботу): к Алке приезжает одноклассник, "работающий" наёмником в иностранном легионе, на 48 часов в увольнение. Алка с ним очень хочет, но не может - Пьер... Ну, и Ася должна спасти истосковавшегося воина, завтра встретиться и "побегать с ним по магазинам". Алка в той же лаборатории и тоже пишет диссер. Она химик, т. е. по правильной жизни полная хуйня рядом с физиками. Но Алка читала, училась и даже собирается ставить себе голос уроками пения. А ещё у неё в августе свадьба с Пьером, что, между девчонками говоря, круто, впрочем, как и всё вышесказанное.
Излишне распространяться, как я удивился. То ли я с дуба рухнул - и со мной теперь так можно, то ли у Аси от Алкиных призывов спасти воина (ясное дело, загорелого атлета и бывшего чемпиона по кик-боксингу) от недоёба случилось бешенство матки, парализующее мозг, - и она теперь в прозрачной форме ставит меня об этом в известность. Спрашиваю: "Ты ёбнулась?" Упирается: мол, у тебя же нога болит, а мы в нашем темпе, да и Алка просила ему помочь.
Прострация и столбняк. Триппер в компьютере мешает мыслеиспусканию. Всё виснет. Рисовал - оказалось похоже на "Летящую невесту" Шагала. Похожая на надувную куклу для ебли. Пролетая в воздухе по диагонали, с раскуренной трубкой у рта, сильно накрашенными глазами, из которых текут слёзы, потому что слева, как буква за буквой в строке, в неё врезается паровоз размером раза в три меньше надувшейся гигантской ОБИДЫ с пиздой, и, вглядевшись ей в глаза, видишь, что ей насрать на этот наезд, как и на все прочие, не в нём дело, а безумное изнасилованное: как же я всё это терплю? Подпись: повезло, а можно и под трамвай. Здесь много смыслов - и того, в чём повезло, и что под трамвай совсем ни к чему, хотя можно, если сдуться, выпустить обиду, наполняющую душу величием и силой. Остаться опустошенным, т. к. взамен ничего нет.
Все, бля, волки, один я, как мудак, работаю богом, всех жалею, понимаю, чувствую, люблю, спасаю, учу. Да идите вместо меня в пизду и развлекайте себя сами. Не хочу быть правым и красивым, всё равно никто не любуется, а все только делят, кому что от меня положено, заслужено. Не хочу жертв и мук. Хочу истинного величия хоть кого-нибудь. Чем я виноват перед всеми, кто не смог или не может больше? Каждый день вижу, как она ищет потенциальную замену мне в каждом встречном, мне видно, что у неё при этом внутри, что будет или не будет дальше и какой блядской позой всепонимания и прочего мазохизма перевесить на чаше весов симпатии к другому мудиле, не владеющему техническими приёмами самообладания для обладания не только самим собой. Сейчас никого нет для примитивных кайфов, и она - как на людях без грима. Появится исполнитель супружеского долга - и всё встанет на свои места. А потом опять сломается. И т. д. Жизнь. Напоминает аукцион. Их жертвы я, конечно, перебью своими, а себе что останется? Кстати, как быстро люди устают тебя иметь, если отдаёшься им без остатка. Всё как с модным шлягером. Слава богу, денег нет, - хоть есть чем голову занять. Сигарет тоже.
Пять минут охуевал. Перезвонил и прошу: милая, переночуй сегодня у себя, а когда он уедет, мне станет полегче, и придешь, если захочешь, а сейчас я все равно дёргаюсь, как мудак, незачем на меня смотреть.
Ужинали у "соседних цыган" впятером. Алка с Пьером, "Терминатор" и я с Асей. То, что я вложил в её душу, перебороло либидо. Попросил в следующий раз называть вещи своими именами. Ну а если сил не хватает - значит, самец того не стоит. А экземпляр породист, но не влюблён.
Трудно ей, природа мучит, но я выиграл, сыграв на женском самолюбии.
Альпийское нищенствование и впрямь прелестно. Скурены бычки из пепельницы на лестничной площадке (я там курил в школьные каникулы, когда дома было нельзя, и пепельница не чистилась месяца 3). Рестораны забыты. Сегодня не было хлеба, зато отыскал канистрочку соевого соуса и приправил им яичницу из последнего яйца. Ася рвётся спасать. Не даюсь. Если не голодать, источник благосостояния не придумаешь. На ужин предназначались вчерашние голубцы. Я на них весь день смотрел с любовным вожделением. Больная нога по-прежнему стоит между мной и метро. В послеобеденное время стало до того трудно оставаться в квартире один на один с голубцами, что ломанулся встречать Асю из школы. Минут 45 ехал в электричке, глядя в окошко. Май, теплынь, зелень, цветочки мелькают, солнышко светит. Хлебца бы!!! На остановке слез с платформы, нарвал маков прямо с железнодорожной насыпи и, пыхтя, влез обратно. Вприпрыжку сбежала с горки Ася, - так и не успел подумать, куда нам сегодня без денег. Доехали до центра, пошли гулять и наткнулись на какой-то вернисаж. Картинки толковые, массивная бронза, цветные стёклышки и куча народу со стаканами. Как мы насладились этой "Караибской школой", даже помедитировали, упившись рому. Только мужика себе Ася опять не сняла, чтобы замуж идти, ну и пришлось опять со мной, правда недалеко, до ближайшего гомосяцкого бара. Там я наконец расслабился (ну зачем пидорам у меня Асю отбивать?) и всосал коктейль с текилой, а Асюнечка, зайка, заказала коктейль "Оргазм" и в сердцах созналась, что оргазма от него не испытала. Только я призадумался, как её утешить, а проворный "гномик" в беленькой маечке на бретельках припёр по второму стакану (оказалось, что у них с 18 до 20 один заказ проставляют дважды). Глянул я на него с благодарностью, на какую способен только очень пьяный русский еврей, и аж сигаретку стрельнул у трёх пидрилок, кривлявшихся по соседству. Дали и даже в туалете не изнасиловали, - французы. Вгляделся во второй Асин стакан, а он белый, пенится, и смекнул: "Ась, они ж голубые - ни у ебущего, ни у дающего оргазма без спермы не происходит". Она призадумалась, наклонила голову, заправила упавшую на лицо прядь волос за ушко и, поднеся губки к трубочке, залпом всосала остатки гомосяцкого оргазма, повиливая задом на стуле в такт забойному рэйву. Ди-джей, уж на что голубец, а и то очками блеснул недвусмысленно. Вот и верь, что гомики не любят баб, а те, кто любит баб, - не гомики. Всё смешалось, сплющилось, искривилось и потекло, вынося нас из бара с музыкой в узкие закоулки, полные таких же гомиков, на самом деле, может, и отличных ребят, в чём скрыта потенциальная опасность: быть брошенным.
Не успели добрести до метро, как от стайки клошаров на платформе отделился какой-то вонючка и подарил Асе такой нехилый букет роз, что мне ему и в рог закатать стало как-то неудобно. Он называл её принцессой и вёл себя крайне почтительно, учтивейшим образом попросил меня съебать на другой конец платформы и подождать там, не выёбываясь, пока он поговорит с Её Высочеством. А какие розы! Они сейчас рядом со мной на столе… Отвлёкся, уж больно хороши! Вот гляжу на них и думаю, может, это было её счастье, а я не дал ему сбыться. Ну и что, что он вонял, зато как говорил, а какие цветы! Клошаров было человечков 12, всех отмудохать взялся бы разве что конченый носорог, и явно не на больной ноге, вот так и нашёлся повод вступить в пререкания. Клошары не меньшие французы, чем голубцы, угостившие меня сигареткой, хотя могли и в туалете втроём отпиндюрить. Этот крендель вместо того, чтобы скинуть меня, шаткого, на хуй с платформы, вступил со мной в дебаты, пытаясь снискать, сука, Асиной благосклонности. Двери поезда уже закрылись - и слов было больше не слышно, а его лицо всё источало уверенность: ну вот сейчас Ася уложит меня спать и тут же вернётся дослушать его признание...
Неотступная мысль о еде обволакивала пьяные остатки сознания. Но дома ждали голубцы, и на этот раз явно не французы. Асенька предложила, чтобы я их разогрел, взяла кухонные ножницы и стала любовно подрезать свои розы, красиво расставляя их в вазе. А я взял гитару, доковылял до дивана и стал подыгрывать песенку, которую она при этом напевала. Роз было много, песня красива, аккомпанемент - от души. Мы сидели и пели песню за песней, поужинали, чайку попили. Засыпая, Ася сказала: "Какой ты все-таки молодец, что не попёрся эти голубцы греть. Мужик! Люблю!"
Сытость расплывается тёплыми волнами. Сигаретный дым поднимается над пепельницей. Старательно примяв непокорный окурок, лениво встаю и, заглянув в ванную, замираю. Её огромные глазищи завораживают непостижимостью истинного совершенства. Повинуясь непреодолимой волне, пригибаю её лицо к засаленной холостяцкой раковине, прочь от грязного зеркальца, и наблюдаю со стороны, как она старательно ждёт, когда же мой хуй перестанет разрывать в клочья её задницу. Глаза любимой сосредоточенно ясны, и меня это бесит. Попытавшись вместить всю грудь в растопыренные пальцы, рванул на себя. Невольно выпрямившись, Ася упёрлась оценивающим взглядом в его же зеркальное отражение. Прикусив губу от безудержного порыва обосраться, милая качнула густой гривой и, к моему непередаваемому удовольствию, начала пытаться сжать кольцо разъёбаной задницы, одновременно пытаясь слезть с разбушевавшегося хуя. Это напомнило насаживание червяка на рыболовный крючок в детстве. И вот, как в детстве, я наблюдал судороги червяка, продолжая нанизывать его на крючок. По телу любимой пробежал отблеск судороги, и она неудержимо пустилась в галоп, угрожая сломать на части сдуру не гнущийся хуй.
Намотав на кулак вожжи сползшего на талию лифчика, хуй изо всех сил старался удержаться в её седле, одновременно пришпоривая глубокими частыми ударами. Вот она, полнота жизни. Пригнувшись к всклокоченной метущейся гриве, я замер в полёте всадника, устремлённого вперёд, без устали, страха, сомнений. Стремительные удары о седло уже слились в рёв взлетающей ракеты. Хуй взлетает к звёздам, её стратосфера сжалась плотными слоями, предвещая неотвратимый отстрел, несколькими ударами спермы взмывшей в её космос, меня, как ненужной уже ракеты-носителя. Нет, не сейчас, только не сейчас, ещё, ну ещё пожить! Замираю и стараюсь овладеть контролем над происходящим. Волна удушливой спермы отступает от мозга. О, я вновь полководец, герой, персонаж, Чапай.
Хуй пучит бинокли покрасневших глаз на нежный пушок перламутровой впадины между вздыбленными острыми лопатками, захватывает боковым зрением вороную гриву, спадающую в раковину, искрящуюся брызгами от никем не закрученной журчащей струи, спускается к тонкой талии, столбенеет на крутом изломе бёдер и истошно орёт:
Сжимая шашку жёлтыми, прокуренными зубами, ослепнув в безудержном порыве, он начинает цирковую джигитовку. Ася скалится, закусывает удила, ритмично машет головой и стрелой мчит по кругу арены. Хуй встаёт в седле на пуанты и, со свистом, рассекая воздух вращаемой во все стороны шашкой, визжит:
Пролезая под её поджарым животом, ловким цирковым жестом подтягивает клитор чуть не до пупочка и тряся, как бубен в безумной цыганской пляске, лупит по нему пальцами.
Всё, меня больше нет. Я наблюдаю, как душа покойного поминки: героические подвиги хуя, Асины заверения в его незаменимости в её заднице, неоценимом вкладе и небывалом единении. Мне уже не понять мирской суеты смертных, судорожных метаний и тщетных поисков. Я стал частицей вселенной, а грешный хуй, очистившись в муках прижизненных страданий, попал в рай. Он в жопе.
Всё было так замечательно, а утром ни хуища, ни на зеркале помадой, ни забытого чулка. Только дождь и окурки.
Дребезжащий звонок.
Неделю назад я аккомпанировал Толику из ВГИТИСа, он пригласил режиссёра своего последнего спектакля. Режиссёр явился не один и выпимши. Оценил чрезвычайно. Но телефона я ему не оставлял.
Наверно, слова "миллион долларов" не произвели бы на меня такого подсасывающего воздействия.
Пётр Фоменко и я, я и Пётр Фоменко. Дас ист фантастишшш!!! Значит: всё на свете было не зря - и т. д.
Пришёл. Мандраж. Государственная высшая консерватория драматического искусства. Двери. А дальше - счастье! Вот оно - великое, настоящее, без пошлости, скидок, жалости, скуки. Какое электричество! Как я с ними хочуууу!
Он уже решил, остались переговоры с дирекцией.
Вспоминаю сочинение по картине "Опять двойка". Есть что вспомнить, учился омерзительно. Получил письмо из театра. Остальное как на репродукции. Благо с параноей легче, чем обычно. Вьются, роятся, почкуются, разрастаются, разлагаются, смердят и забываются мысли. Хватит мудиться, полетели, слышь!.. А куда это мы? Везде ж одно мудачьё. Зато какие у нас сопла! Красиво летим, и след за нами красивый. Асю немного потряхивает при оргазмах, а торчащий из хвостового оперения вибратор зудит, как заводная бритва "Харьков". Не хочу быть затасканным Карлсоном, ну чем я не дирижабль? Слушай, а в Антарктиде тоже мудаки? - Наверняка, с большого ума там делать нечего, кстати, я до Флориды доебаться не могу, наверно от нехватки информации, вот про Нагасаки с детства ясно, там девчонку ещё при Вертинском наркоман замочил, да и сиськи вроде не очень. На Монтекарлу денег не напасёшься, и сраные из нас Монегаски выйдут, а по местному закону - только в пятом поколении. Может, обратно ломанёмся, вроде не скушно было, только куда? Того "обратно" уж и нету, а это… ну да ладно. Вот, к примеру, в амазонских лесах затеряться, раз в неделю летать за сигаретами и сразу обратно на дачу. Как ты думаешь, людоеды - антисемиты? Да какая разница, один хуй - долбоёбы, полетели дальше. А если к звёздам, а там эти, из телевизора, ночью увидишь и трахаться расхочется. Прикинь, что выходит. Как я сразу не догадался! Вот те великая истина и весь хуй до копейки: с вибратора больше кайфу, чем с крыльев. Во как! Да прикинул уже, куда мне его совать. Буду как диод: сзади хуй и спереди, раз в день вытащил, по нужде сбегал и скорей его в зад. Если я заменю батарейку. Кстати, ни разу не жрал в момент оргазма - наверно, сродни икоте, если попривыкнуть. Ну а умище-то куда девать? - За это уж не беспокойся, если не лень было досюда дочитать, а мне разглагольствовать, то прикинь: ну кто мы после этого?
Мне в моей путаной жизни приходилось вляпываться в дерьмо разного рода, от комсомола до триппера, и не то чтобы от неразборчивости или вконец дурного вкуса…
Вечер в пятницу мы с Асей старались проводить вместе. Не из-за шабата или окончания рабочей недели, но в преддверии неспешного субботнего завтрака около полудня. Однако она задерживалась уже изрядно. Мнительность не всегда абсурдна, хотя, безусловно, до хорошего не доведёт. Когда она наконец позвонила и начала лепетать сбивчивым голосом, что уже рядом и с тремя бутылками пива, я сразу предложил заходить вместе с "ним", за что в очередной раз прослыл неглупым парнем. Всё началось чин-чинарём. Он заявил: "Можно сказать", - долгий вдох, - "её любит", - долгий выдох. Излишне, пожалуй, объяснять, что это был её научный руководитель, которого она потрахивала с недавних пор с переменным омерзением. Ася себя чувствовала крайне неудобно и мыла посуду на кухне, у меня по-прежнему ныла нога, а шеф, понимая, что надо пиздеть, раз уж пришёл, сулил вплотную заняться пристраиванием Асиного зада к месту в жизни, на мой взгляд - с недвусмысленно торчащим из него хуем благодетеля.
Безусловно, шефа Серёгу из Москвы нужно было немедленно убить и съесть или спустить с лестницы из просвещенного гуманизма. Но там, где наступает смирение, отступают все бесы, и, ощутив себя песчинкой в руках господних, я старался сдерживать гримасы от нарастающей боли в ноге.
Домыв посуду, Ася предложила сварить нам макарон. Серега согласился, а я предложил выйти куда-нибудь поужинать. Ужин затянулся заполночь, герой-любовник был всем доволен, а я под конец совсем обессилел от боли, оставил Асе кошелёк, чтобы расплатиться, и поковылял домой на болевом автопилоте. Они пришли вскорости и в подпитии. Асины требования отдельной постели, а самим за неимением лучшего лечь вместе никем не были восприняты всерьёз, и всё закончилось, пожалуй, ничем не примечательной групповушкой, если бы не нюансы, которые Ася в сердцах сболтнула под утро, когда я его уже проводил на первое метро. Оказалось, что он - "защитник отечества", националист-баркашовец, в свободное от научной работы время почитывает Гитлера и убежден, что евреев вырезать надо поголовно. Что же он, бедный, должен был чувствовать, находясь инкогнито в постели приспешника мировой закулисы, продавшей Россию, получающего свою долю под видом социального пособия от французского государства! Тут не до эрекции.
Ночью вернулись из Германии. Куда выезжали одновременно. Ася - в Штутгарт на конференцию, а я - в Дортмунд, там друзья, родители, любимый дедуля (зайчику уже 93, а какой молодец!) и целый клан его потомков по соседству. Асенька, выступив с докладом в Штутгарте, до вечера обсуждала с потенциальным работодателем перспективы контракта на пару лет. А сорокалетний доктор наук Володя, найденный по моей просьбе германскими друзьями для эскортирования по незнакомому городу, лелеял надежду, меняя руку по мере онемения от усталости. К ужину Ася с ним созвонилась, и они встретились. Ночью и я позвонил ей в гостиницу, и она сквозь сон промурлыкала: "Ой, Мишечка, меня опять чуть не изнасиловали!" - и, причитая, что всю жизнь одно и то же, снова уснула.
В голове крутились бессвязные обрывки от коротенькой встречи с мамой, собиравшейся на 3 дня в Австрию, тёплого, как летом, вечера на ресторанной террасе и ночи со встречавшей меня с поезда близкой подругой Мариной, безусловно, достойной большего. Скоропостижный побег в соседний город с другом Юркой, пятидесятилетним красавцем и умницей. Мой, защемленный вследствие бесконечных барахтаний в койке, седалищный нерв уже третью неделю не давал выспаться, эта ночь отличалась от остальных только радостным предчувствием светлого завтра. От боли не спалось. На удивление загорелый для середины мая Юрка безмятежно похрапывал, а я, отгоняя мысли о ноющей ноге, прокручивал в голове, как песенку, интонации Асиных сонных фраз, и картинки сами вырисовывались. Выходило, что Володя не сумел создать чуда, подобного тем, к которым Ася привыкла со мной, значит, ей не понравился город, жаль хоронить себя в бесперспективной дыре, растерянность и неопределённость планов на жизнь, очередной всплеск метаний между голодной любимой родиной и европейскими пресыщенными красивостями. Надо дать девочке успокоиться, расслабиться, согреться. Сделать так, чтобы всё вокруг было замечательно и происходило само собой, не было видно моей интриги, физической немощи, финансовой несостоятельности. Вспомнилось, как к двадцати пяти годам я, не на шутку разбогатев, мог себе позволить всё, но тоски от этого становилось ещё больше, вплоть до отъезда в Париж. Бросок головой в омут, где ты никто и ниоткуда. Мигом пронеслись в голове десять лет и вылились в приободряющую формулировочку: дефицит бюджета придаёт чудесам пущей достоверности. А если меньше бегать и суетиться, то можно наблюдать за ситуацией как со стороны - просто редкая удача. Когда сам при исполнении, рискуешь упустить какие-нибудь мелочи и расплескать чудесный дребезг. Так начало светать, и вдруг Юркин голос: "Одевайся, пора ехать". Я уже успел забыть, как это приятно - просыпаться от человеческого голоса, а не от боли. Много ли надо для счастья? Вряд ли: просыпаешься счастливым и едешь на неуклюжий вокзал с костылём, одолженным у деда, и без цветов - к чему они на вокзале?..
Всё закрутилось. Асенька - прелесть, друзья записывались добровольцами в армию её поклонников, подруги, плюнув на ревность, удивлялись, как мне повезло, родители преисполнились гордостью перед родственниками и соседями. Дед многозначительно подмигнул, как подмигивают не просто внучку, и шутил с Асей, как дряхлый светский лев, с неизгладимым местечковым акцентом и скромностью, подобающей его былой значимости. Я привёз ему записку:
Средневековые замки, рестораны в открытых бассейнах, шумные террасы ночных баров, романсы под гитару подвыпивших новоявленных поклонников, бильярдный клуб с виртуозным союзным чемпионом, танго-салон, гребля на Юркином каноэ по живописному лесному озеру и ныряние с маской в прозрачной воде, где полно рыбок, 30 километров по живописным окрестностям на хороших велосипедах с моим папой, жара и солнце в середине мая, масса проходящих персонажей, бесконечные заезды в гости на часок, знакомства с новыми симпатягами.
Ася светилась, ей казалось, что она в родимом Академгородке. Мы почти не ездили на такси, всё время кто-нибудь куда-то вёз, и обычно на нескольких машинах. Возвращение в Париж откладывалось каждый день на завтра. Во вторник спонтанно начали отмечать день рожденья моей мамы, с неожиданным размахом, так как я, доковыляв до ближайшего магазина, купил электромангал и мяса. Идея с первого взгляда банальная, но мы с Асей были так счастливы, вдвоём на балконе переворачивая подрумянившиеся шашлыки, чокаясь терпким вином и зная, что старики не в обиде, что мы уединились. Унося к потускневшим от яркого полнолуния звёздам ароматный дым, урчал вентилятор, а Ася вслух призналась сама себе: "Ну вот, опять вышла замуж".
Свадьба - дело интимное, а бумажки - от лукавого. На редкость искренне поженились, даже два раза: у предков праздновали с родственниками, а в Париже - с друзьями. Никакого загсу не было. Шикарная итальянская терраса на крыше Асиной общаги, столы, танцы. Два цыганских хора, перезнакомившись, спелись. В память врезались: отломанные чугунные ножки у мраморных столов, потерянные ключи от Асиной комнаты и туалета, застрявшие в лифте меценаты и упавший кому-то на хвост племянник Марины Влади, плов на электроплитке под руководством гуру из Ташкента, вина, огурцы и селёдки в подарок, вылившиеся неотвратимо в похмельный праздник объедков.
Понедельник
По телефону из лаборатории:
Слава богу, дождались, а сколько эта мудянка могла бы длиться, не окажи она мне любезность поговорить начистоту. Задору, конечно, поубавилось, ведь для иллюстрации моего учения ей полагалось ну, к примеру, как любой из невест Христовых, прожить остаток дней в нищете и непонятных прочим кайфах. Но бог меня миловал и избавил от греха.
Только я о нём вспомнил, а тут ещё звонок.
Ну голову кольцом сдавило, ну ручки трясутся, ну скукой одиночества опять повеяло, и с цветов в вазе на столе лепесток за лепестком опадает, и мне немного осталось. Но те, кто работают как проклятые, целый год мечтают об отпуске недельки на три. Я же круглый год скучаю как проклятый, но в этом году с "отпуском" повезло.
Вторник
Звонок:
В чём и расписываюсь. Онколог сказал, что метастаз нет, значит, будем жить. И страдать из-за всякой никчёмной поебени.
Четыре дня не снимал трубку. В четверг нашел на столе записку: "Жаль, что ты меня не дождался". В пятницу забрал ребёнка и, обретя заботы материнства, перестал мудиться. Ребёнок с ней дружит и хотел вместе отмечать день рождения. Обещала подъехать в воскресенье к семи.
Мандраж ожидания. Подсасывает. В голове невнятные диалоги, которым не суждено прозвучать. Телефон молчит, дочка весь день валялась перед телевизором, купила два браслета, потом журнал. Обладать всем миром сложнее всего именно в день рождения, хотя всё проще, если ты рядом с его обладателем, которому ничего для тебя не жалко. "Жалко" - эпитет ко всему, что лезет в голову и выливается в строчки. Фантазия дремлет, реальность сочится мутным вялым бе-е-е-е. Ожидание стартового выстрела. Пока жив, можно рисковать жизнью, служить кому-то чем-то или никому ничем. Хотеть или не хотеть (Чего же все-таки? - Да ерунды…), а потом хотеть жить, когда уже поздно, любить, но тоже поздно. Сладко, больно, безумно, но поздно. Всё это несостоятельные игры старых козлов. Не сумел сохранить семью, оплеуха... Купить? Украсть? Выстрадать? Сравнительные ценности обладания и необратимой тщетности усилий. Зависимость от внешнего объекта наверняка гораздо банальней по своим механизмам, чем замысловатые вымученные ходы наших игр. Если сейчас не мандражировать, а ощутить себя в очередной раз песчинкой в руках господних… Обратиться к нему с искренним криком: "Дядя Вася! Я твой!" И пребывать в этом состоянии, покуривая, пока не случится голода или поноса. Почему-то чванливо кажется, что всё - от Него, а понос - от микробов, и неудобно молить о его прекращении, хотя о головных болях - наоборот, и кажется, что микробы не при чём. Денежки - хуже театра, театр - реже правды, а правды нет вообще. Всё - ощущения.
Ещё до первой злокачественной опухоли покупал "траву" стаканами. Сигарет не курил, а в марихуанной подкурке находился несколько месяцев. Привыкаешь, мир меняется, пишешь записки самому себе - иначе забудешь, куда и с чем нужно идти, пробивает на еду и сладкое, а потом приедается, как морфин в больнице.
В шесть Ася позвонила сказать, что не вырвется. Приехала во вторник. Встречали с дочкой, на автобусной остановке у Люксембургского сада. Что сказать вместо "здрасьте", не потеряв творческой индивидуальности?
Руки сплетаются, улыбки расплываются.
Провели вместе две ночи и день. Из койки почти не вылезали, не могла привыкнуть, что нога не болит.
Прожили вместе две недели. Неделю назад она ушла и не скрывает, что с кем-то спит. Взбрыкнуть? Дать прорваться истошным воплям? Лежит рядом, ясно, что любит, не за что-то, а меня. Вспомнил "Стёпу". Я так прозвал его, когда нам было по двадцать, а ему тридцать пять. Он работал таксистом в Западном Берлине. Приехал туристом. Влюбился в Марину из строительного института, она - в другого из той же группы. Приехала к любимому, а он с девушкой. Деваться некуда, позвонила Стёпе. Прожили пять лет, потом поженились, родилась дочка. Когда я приехал к ним пару лет назад, всё тоже произошло само собой. Он был в соседней комнате, а шуму от нашей возни было больше чем достаточно.
Я наблюдал за ним за завтраком. Он действительно был счастлив (я бы уловил). Он занял верную позицию - и сохранил своё лицо, семью, уважение случайного любовника жены. Мне это не под силу, вещи видны заранее и насквозь, но не разводить склоку бестолкового негодования он меня научил.
Утром, уходя в метро (опять ни гроша), пожелал ей, спящей, удачи. Вскочила, припухшая со сна, бросилась целовать. Вернулся - её уже нет. Позвонила днём: оплатила своей картой счёт за мой телефон, соскучилась, когда сможет приехать - не знает.
Народу в ресторане было полно. Паскаль закрутился за стойкой, а я вышел на сцену взял его гитару и сыграл. Лиля на бубне с криками "оп-па!" и т. д. Контрабас сразу въехал. Аплодисменты. Лиля: "Спасибо, ты нас выручил". Марк, отец Паскаля, музыканта и хозяина русского ресторана рядом с домом, с удивлением узнал, что я гитарист. Проторчали с Марком в его полуподпольном кабаке всю ночь. Особенно я понравился его не знаю какой по счёту жене, старой сморщенной русалке Вике. Днём они спят, вечером сидят в ресторане сына, а ночью - в подсобке круглосуточной булочной на Одеоне, переоборудованной под кабак. Предложили прийти саккомпанировать матёрой цыганке Марчеле.
Из дома вышел за полночь, ребёнок остался с Асей, зарплаты никто не обещал. В два пришла Марчела - и полилось шампанское в оркестр, деньги крупными купюрами за каждую песню, а я на своём инструменте - звук хрустальный, послезвучия отточенные, никакой фальши в интонациях, зрители забывали, как дышать. Под утро она разделила деньги поровну - со мной, Марком, его братом - балалаечником Филиппком и барменом. Пригласили приходить снова.
Отдал Асе долг за телефонную квитанцию. Не хотела брать, заставил.
После восьми лет метро получить регулярную работу в ночном ресторане... Опять повезло? Если не выгонят… Пришел, долго держал паузу, собрался и начал играть, развил тему, оборвал, безапелляционно велел заткнуться всем. До конца исполнения никто не шелохнулся. И отымел гитару, до бурного всеобщего оргазма. Кончили одновременно: я, она, они, воздух, стены и официантка. Аплодисменты, занавес, положил инструмент и сел со всеми за стол.
Отработал три ночи с часу и до упора. О клиентах говорить не стоит, приходят забыться. Марчела делит деньги по-братски, на всех, кто играл. У неё огромный низкий голос и яркий цыганский типаж. Вчера привела с собой известного под прозвищем Хлопчик музыканта, раньше мне о нём доводилось только слышать или видеть в видеозаписях с больших концертов. Под утро оказалось, что его зовут Жан-Мишель. На гитаре он играть не хотел, на ломаном русском объяснял, что балалаечник, но, выпив ещё, не выдержал и до утра выделывал на гитаре удивительно сложные причудливые вариации. Марк привёл из "Трёх киянок" Лилю Дальскую. Марчела, увидав ее, залилась слезами. Клиентов так и не было, но все вместе пели до утра. Пьяный Хлопчик повторял без конца ласково мне на ухо: "Бей жидов, спасай Россию". А я ему втолковывал: "По-русски говоришь как чурка ёбаный и нехуй хвататься за мой протез шейного позвонка…" - за что и получил 200 франков, со словами: "Кушай, бедный… бей жидов, спасай Россию". Марк спал, лёжа на лавке в углу. Народу не было, денег тоже. Играл Розенбаума сидя со всеми за столом. Всегда почитал его гением. Характер? Поза? А кто был приятней? Гоголь? Лермонтов? Достоевский?
Домой подвёз симпатяга с бакенбардами, весь в виртуозных наколках. Проснулся от ударов кувалдой по мозгам, в квартире сверху ломают перегородку. Вспомнил: сознание потерялось в шесть утра - в момент попытки слезть с Аси. Ещё не отдышавшись, она мычала:
Позвонила вчера после обеда: "Мне матрицу считать надо, а я дрочу с утра, не могу больше, сейчас закончу и приеду". Спешил встречать на автобус, а у цветочницы не цветы, ах это ж чудо, схватил три охапки, не дожидаясь, пока завернут, бутонов много, нежные, такие же, как на свадьбе, только зеленоватые, автобус уже подошёл, времени забирать сдачу не было.
В голову приходит подъем в казарме, когда многим хуй двумя руками не согнуть, а вечером и пошевелиться от усталости не могли, или проститутка у входа в метро в семь утра и очередь к ней, единственной, остальные спят. Тема искренней поёбки не стоит на повестке дня, если не стоит. Вспомнил далёкое утро, дома не ночевал, с женой уже давно общими были только деньги. С тех пор общих денег ни с кем так и не было. Пришел и начал раздеваться, рассказывая, что ничего интересного не произошло. Нюшины глаза округляются, я опускаю взгляд и вижу, что мои трусы все в запёкшейся крови. Меня пробирает дикий хохот, ухожу в душ, не отвечая на ее истеричные вопросы сквозь рыдания. Нюша всегда мастерски умела сделать мою жизнь невыносимой, но явного прокола за мной за шесть лет совместной жизни не было. Она же наоборот - попадалась, но я закрывал на это глаза, а в моей верности она была безусловно уверена. Она рыдала и доставала меня три дня и три ночи, манипулировала ребенком, чем-то еще, и я не вынес. Переснял мансарду у пианиста Вадика и поселился там с блеклой девицей, обладавшей феноменальной способностью приносить неприятности. Через два месяца чердачной скуки и бессмыслицы сбежал обратно к себе. Пришел, лег на кровать и удивлялся телевизору, прямому потолку, настоящей кровати. Жизнь с Нюшей по-прежнему была на редкость поганой; с кем и сколько она спала - меня по-прежнему не интересовало. Она поступила учиться и уехала в Англию на двухмесячную стажировку, а когда вернулась, я уже переехал на нынешнюю квартиру. Сейчас опять куда-то проваливаюсь. Но сегодня получил первую зарплату без Марчелы из рук самого шефа.
Звонила из Бордо пьянющая после дегустации Ася (там конференция по физике), долго не хотела вешать трубку, рассказала, как не везёт в личной жизни, а я ретуширую Алёнины фотографии с Каннского фестиваля - и далеко, далеко от Аси в трубке. Она зовёт к себе на море, а передо мной Аленины глаза, и насрать на море, звёзды, блядки, деньги, место в жизни, время смерти.
В полночь Алёна с Жаком прикатили на роликах. Отвлекся, мастерил коллажик: слева - женщина, ушедшая от меня год назад, а справа - лучший снимок из последней серии. Жак, глядя на фотографии, ныл, что она ужасно состарилась за год. Вот и реши, кем быть: все там будем.
Три года назад Алёне было 23. Сейчас у неё свой фан-клуб, раздачи автографов и мысли о будущем, которое она, пожалуй, обеспечила. Я благодарен ей за то, что увидел закрытый для посторонних мир порнозвёзд, режиссеров, актёров и прочего народа, задействованного в съёмках. Сначала удивляла сугубая профессиональность взаимоотношений: все заняты делом, трезвы и любезны. Как канатоходцы за кулисами цирка. Страх СПИДа сродни страху падения.
Ночью Хлопчик опять бил жидов и заказывал песню "День Победы".
Время остановилось. Наверное, где-то есть жизнь, которая проходит мимо. Днем сплю, невзирая на долбежные работы сверху, просыпаюсь к вечеру, обычно от голода или телефонных звонков. Нет мыслей, событий, все отдано в кабаке на продажу, или лучше сказать - заложено.
Пытаюсь представить отдых на море. Потная, нервная Ася в цветастом купальнике и солнечных очках под зонтом на лежанке, назойливые продавцы мороженого и я, стреляющий глазами на чужие задницы. Подгоревшие бесформенные немцы с выводком, грязный прибой и столовская еда. Не получается - все равно охота. В лес с клещами, на остров с папуасами, на сраную речку с удочкой. Дочка на каникулах у предков, ей уже 12 лет. Соскучился, написал.
В Париже нет воздуха, висит влага температуры тела и под вечер разве что темнеет да нога ноет ощутимее.
Года три назад несколько месяцев сильно кашлял, по ночам потел, а днём чувствовал слабость. Наконец пошел к врачу в медико-социальный центр. Принимал симпатичный норвежец, который когда-то заводил досье на Нюшу, но мы тогда были третий день в Париже. У неё сильно болело горло, и о чём он спрашивает, ей ни на каком языке, включая пантомиму, было не въехать. Обессилев, доктор вышел в коридор и нашел там двухметрового больного, который, покрывшись пунцовыми пятнами, перевёл на русский:
Он меня, конечно, не помнил, а с верзилой мы сразу же познакомились. Это в корне изменило нашу жизнь. Он знал всё: какие вопросы нам будут задавать в нескончаемых эмигрантских инстанциях, как на них отвечать, чтобы не вляпаться, куда бежать в первую очередь, а откуда ждать письма и когда. Редкая удача, и человек добрейший.
Норвежец улыбнулся и пригласил в кабинет. Он выписал сироп от кашля и объяснил, что, если у меня был грипп в этом году, кашлять можно ещё полгода. Если не пройдёт, то можно будет и снимок сделать, а пока незачем. Я вышел от него и сел в очередь к другому врачу. Кашлять ещё полгода не хотелось. Люди рядом сидели с высокой температурой и явно больше меня нуждались в срочном лечении. То-то меня удивило, как очаровательная молодая доктор забегала, не обращая на них внимания, по коридору, едва взглянув на мой снимок. Она велела его на всякий случай сделать, узнав, что я живу с ребенком и пять лет не проверялся на туберкулёз.
Меня ввело в состояние идиотской эйфории, что со мной носятся как с писаной торбой и как безумные обрывают телефоны. Что это рак, понял сразу, а ещё через неделю дошло, что жизнь кончилась. Здесь больным говорят правду. Операция, конечно, была назначена, но было видно, что надежды у врачей нет. Огромная злокачественная опухоль, проникнув в оболочку сердца и вмяв всё левое лёгкое, давила на трахею, отчего я, собственно, и кашлял. Быть зарезанным не вдохновляло, ведь мог думать, двигаться и аппетит был замечательный. Родителям, конечно, ничего не сообщал, только новый номер телефона. А они собирались устраивать отвальную перед отъездом в Германию. Мы мило беседовали по телефону, и оказалось, что брат маминой подруги, знаменитый профессор-гематолог, тоже приедет попрощаться. Других шансов у меня не было. Заставить французов посмотреть на меня не как на кусок мяса, на который жалко сил и денег, мог только факс от знаменитого профессора, с которым глава местного отделения публикуется в одном научном журнале.
Пришлось просить родителей оказать мне любезность - пригласить Таню из соседнего дома (мою школьную подругу, два года писавшую мне в армию, а теперь доктора-гинеколога) для знакомства со светилом. Он привык видеть смерть, прошёл Афганистан, и прошибить его написать это письмо не смогла бы даже родная сестра. Выходя с Таней из комнаты, где они беседовали наедине, он спросил: "Что же это у тебя ручки-то так трясутся?" Но Таня, увидев его, с первого взгляда прочла на лбу большую мигающую надпись: "КОБЕЛЬ". Вскоре после этого ко мне впервые пришёл сам местный босс и, передав привет от "дяди", сообщил, что консилиум решил перевести меня в другое отделение, в отдельную палату, и три месяца проводить дорогущую химиотерапию неоперабельной в нынешнем состоянии опухоли. Родители по-прежнему ни о чём не догадывались и готовились к отъезду.
Когда тебе тридцать лет и ты первый обречённый среди массы знакомых, их это шокирует и побуждает к благородным жестам. Но через месяц всем эта игра надоедает, и они исчезают один за другим. Со мной осталось только трое друзей, сменявших друг друга по очереди. Гоша Острецов, молодой и безумно талантливый художник, живший на русском кладбище у священника, считал, что исполняет свой христианский долг. Олег Сосновиков, психолог-исследователь по образованию, работающий фотографом на Эйфелевой башне, приезжал, если надо, в три часа ночи и таскал меня, похудевшего на 30 килограммов, в госпиталь на своём плече, а иногда заезжал со своей девушкой, единственной Мисс СССР, потому что победила на первом всесоюзном конкурсе в 90-м, а в 91-м Союз развалился. И Гриша, выглядевший в свои 44 юным мальчиком, с лёгкой походкой и мальчишескими интересами, но о его потрясающей глубине можно писать отдельную книгу. Ещё в самом начале болезни он сумел влить в меня, советского пионера и атеиста, истинную и чистую веру в Бога. Научил повязывать тфилин и читать "Шма", и я стал истово молиться об избавлении от мук. Сил терпеть дальше и надежд на спасение не было, а умереть замученным, так и не отдохнув от несносных страданий, - страшно. Он рассказал обо мне великому хасидскому раввину Озимову, и вскоре прибежал ко мне с огромными глазами и произнёс:
Из-за капельниц на руку невозможно было повязать тфилин, а шабат в больнице не превращался в долгожданный праздник, но, закончив из последних сил читать лёжа или повторять за Гришей молитву, я испытывал незабываемое блаженство.
Иногда меня на несколько дней отвозили домой, а сил поправить на себе одеяло уже не было.
Звонок:
Она не заблудилась. Когда-то давно она, ещё первокурсницей, была невестой моего друга. Потом он сбежал с горнолыжницей, а мы с Алисой остались друзьями. И когда я вдруг разбогател на торговле живописью, у неё хранилось несколько шкафов моих денег в целлофановых мешках, а на кухне подвыпившие студенты прикидывали, как бы спереть из пачек, которые всё равно никто не будет пересчитывать, трёшечку на портвейн, но сходились на том, что это было бы как-то чертовски неудобно.
Она просидела со мной весь отпуск, стараясь не шевелиться, так как от слабости мне было трудно смотреть на всё, что движется. Мы не без длительных передышек, но всё же беседовали - о том, какое шампанское подавать гостям в зависимости от времени суток, по каким критериям и где выбирать хорошее вино, о том, какое счастье - дожить до проблем со штрафами за неоплаченную парковку машины и радоваться тому, что ещё жив. Я выгонял её в ближайший подвальчик с инструкцией, какой коньяк купить, и смотрел, как она неподвижно сидит с бокалом. В день, когда я не мог ни дойти до туалета, ни сдержать безжалостного спонтанного поноса, порог переступила мама со словами:
Алиса улетела обратно в Питер. Через неделю после операции хирург пришёл в палату и объявил, что то, что на снимках казалось метастазами, проникшими в оболочку сердца, оказалось лишь вмятым опухолью участком и поэтому её удалось удалить всю. Были слёзы, благодарности и неожиданно подаренная новая жизнь
Лечился с февраля до лета, а в августе на свадьбе друга втюрился в Алёну. Год спустя, летом, ощущал боли, но торчал с Алёной в Ницце, а осенью нашли ещё одну опухоль - внутри седьмого шейного позвонка и поставили вместо него протез из куска подвздошной кости. Когда Алёна прямо с порно съёмок в гриме приезжала в больницу, больные на карачках выползали на это посмотреть, а медсёстры вешались от ревности. Она приезжала каждый вечер с ужином из ресторана, а выгоняли её насильно с охраной и собаками в час ночи (к чему мне гнать, сам знаю, что как в кино), а потом и меня выгнали, не долечив, за то, что не отпустили домой с капельницей на Рождество - и я на доску для медицинских графиков моей болезни пришпилил её фото. Никакой анатомии, но в одежде её никогда не снимали. Так что Рождество встречали в гостях у её коллег и с исполнением стриптизов под папскую мессу из Ватикана (даже на видео сняли, и на отдыхе не могут абстрагироваться). А через неделю после того, как с меня сняли корсет, в котором я жил три месяца после операции, мы расстались. У неё уже была частная клиентура, а для меня это вилы автоматом - за сутенёрство, как в кино "Элиза" с Депардьё и Ванессой Паради. Это было в апреле, и ещё год мне было не очухаться от дырки в голове, потому что любить сильнее, чем я её, хуй его знает...
Её сразу подобрал Жак, хозяин MST. Переводится: "Знает ли мама, что ты снимаешься?" Она с утра одевала спортивную форму и прибегала ко мне через Люксембургский сад, запыхавшаяся и взмокшая, а обратно я её до угла довозил на машине. В январе они поженились, она работает в стриптеатре и довольна тем, что "не хуесоска какая-нибудь" (цитата дословно), снимается только с ним в паре. А мне нужно было вылезать, так как без головы жить совсем хуёво, а рубило напрочь.
Теперь на снимках нашли множественные метастазы, решили срочно проводить химиотерапию. Последний день перед началом лечения мы с Асей провели на море в Нормандии. Пляж, ресторанная терраса, солёный вкус её плеча. Брали напрокат спортивный парусный катамаран. Вспомнил, как это приятно - нестись под парусом, надутым свежим ветром. Ася удивилась, что умею. В детстве мою задницу по достоинству ценили только в парусном спорте: там надо висеть за бортом - и чем тяжелей, тем лучше.
За два дня провели химию и отпустили домой на три недели. Последнюю сигарету выкурил утром, сразу после непроизвольной эрекции, на середине понял, что не чувствую вкуса, продолжать не стал. Делать, кроме как читать, по сути, нечего. Читаю Илью Эренбурга. Интересная форма. Бросает без разжевывания массу зрительных ассоциаций для посвящённых, масонство своего рода. У его героев из Ротонды происходит попытка осмысления, расчленения, выражения в новой форме. А у меня? - Точка зрения сильно зависит от текущего момента, и одновременно - точка зрения внутреннего "я" на весь этот балаган. Ася живёт на работе. Была со вторника на среду, наготовила еды. Пришли гости. Они сидели и пели до одиннадцати, иногда я вставал с постели, подыгрывал, в одиннадцать ушли все вместе на лавочку неподалёку, в розовых кустах, и продолжали до часу. Это лучше, чем благочинно лежать в одиночку или с Асей, у которой, как и у всех, масса идей как персонально спасти. Её идея - гомеопатия, тёти Кирина - настойка берёзового гриба чаги, Слава Савельев пытался подарить карманную икону. Буду коротать время деланьем себе укола в пузо (я прозвал это утреннее развлечение "харакири").
Когда температура подскочила до 39 и иммунитет сполз к нулю, забрали в стерильную палату, где формально провёл три ночи и два дня. На самом же деле сначала не было ни меня, ни времени, потом температура спала, понял, что начинаются боли, стукнул медсестре, дала морфина, когда кончился морфин, был завтрак, после обеда читал, пока не пообещали назавтра выписать. Теперь есть несколько дней, чтобы пожить (как отпуск из армии), потом по новому кругу. Не хочется бреда о чудесном спасении и будущем, я счастлив сейчас: рядом красивая женщина, мир, который не прельщает, если от него не отрываться, а меня манит, как после отсидки. Силы от цикла к циклу должны убывать, боли и осложнения возникать - и не там, где ждёшь. Призадумаешься об этом - и ёбнешься, или будешь как мудак сидеть, чесать яйца и бубнить: я сильный, я до жопы сильный - и тоже ёбнешься.
С утра прыгал зайцем, к обеду Асиными стараниями "наставил рога диагнозу" (в первый раз с начала лечения). Встаёт только на третьей неделе цикла. Две первые - сильно кумарит, на третью - легчает, потом химичат снова. Жажда жизни - через край. Вышел из дома, а мимо меня проходят два мальчика и девочка, по-русски разговаривают. Израильтяне, учёные, родились в Питере. Отвёл в "Китайский суп" (меня там любят), зауважали, проболтались весь день, расстались в три часа ночи. Ася спит, ей всё понравилось. Работать нужно непременно, только когда мне нечем её развлечь. Хотелось бы выйти с ней пообедать в ближайший ресторан с хорошим столовым бельём и интерьером, выдержанном в модерне типа 1900 г., заказать бутылочку Шабли, блюдо морских фруктов во льду. У меня есть свободная неделя и нет свободных денег. Наверное, сгоняю к родителям, там смена обстановки, бесплатное жильё, еда и масса поклонниц, для которых я из Парижа, и они премиленько рдеют от своей провинциальности, наивно полагая, что мои манеры присущи истинным парижанам.
По Германии прошёл тараном. Успех у дам меня не удивляет уже давно, но по-прежнему развлекает. До родителей добрался на четвёртые сутки кружения по окрестным городам, в которых моя непринуждённость неминуемо вызывает фурор...
На вокзале в Париже встречал Серёжа, он живёт у меня уже несколько месяцев. Поехали к Алёне. Жак укатил на сутки по делу. Год назад мне было нестерпимо больно смотреть, как она гладит его рубашки, а потом возвращаться к своим неглаженым в пустую квартиру. Сегодня вполне дружески выслушал сверхсекретный рассказ о подробностях ночи в его отсутствие. Даже ответил то, что ей хотелось слышать, - не наигранно, а по-отечески, сам при этом удивляясь, что отцовство искреннее.
До дома добрались в час ночи. У Аси явный синдром злобного недоёба.
Поболтал с ней буквально несколько минут, в середине монолога посетовал: блокируешься, а зачем? Она тоже подумала: зачем? Вскоре уже в прекрасном настроении тихонько шепнула: ты же понимаешь, что мне теперь мужика надо.
Кире, которая всё-таки наперекор мне притащила пузырь с настойкой чаги, пришлось забрать его в зад, ну какая в жопу настойка на спирту, если я беспролазно на антибиотиках. Спросил:
Ужинали вчетвером, "без дам". Изя принёс голубцы. Объяснил мне всё про вино (с молдавской точки зрения), других знатоков не было, а ему хотелось, чтобы его хотели слушать. Я извинился за упоминание его имени в эпистолярных шалостях, чем польстил.
Про Изю. Диалог. Все реплики - от моего лица, с ответными репликами, которых нет, но подразумеваются практически после каждой точки (версия черновая):
Останавливаю лакея, от шампанского вы отказались, беру бокал, держу в руке не пробуя, смотрю в глаза под маской, блестят, сморгнула, прожилки, да не узнаю! Никогда. Да как же это (закурил, пойдёт похуже, рука занята)!
И глядеть из-за колонны, на манишку капнул, пузо чёртово выпирает вечно, хоть бы носок туфельки увидать, да она же взгляд на меня бросила! Нет, не поеду, завтра не на службу, воскресенье, с кем?! - с Изей! Я его узнаю в любом наряде, он мичман с бригады торпедных катеров, у него всегда вместо кортика нелепый кулёчек с бутылкой безвкусного вина, а так молодец, у него "уровень", с уровнем бы и отплясывал, а это уж слишком!!! (докурил)
Мандраж. Иду через зал. Поклон. Как я неуклюж, чёрт возьми! Аааах духи, какие пронзительно вонючие духи. Непременно распоряжусь отмудохать Изю, - нельзя, чтобы у ЭТОЙ ЖЕНЩИНЫ были столь неуместные духи. Как покачивается сложенный веер на запястье (у этих угловатых девиц на выданье он всегда неуклюже сползает к локтю), КАКАЯ ЖЕНЩИНА! Что же я молчу, надо же... Нет, это будет глупо... Как я нелеп...
Тут она произносит:
Часов в пять вечера вышел из дома за сигаретами, зазвонил карманный телефон. Ася. Предложил поболтать, сел в кафе. За время долгого разговора официант бесшумно дважды угощал своими сигаретами, это не отвлекало, потом отблагодарил. На углу Юра (профессор Киевской консерватории) лабает на баяне Баха, Вивальди, Генделя и других нормальных ребят. Слушаю. Навстречу молодой учёный Лёва с другим евреем. Зашли ко мне. Планы? Нету. 200 фр. не жалко? Мууууу... Пришлось с час побеседовать на отвлечённые темы. Чудесно провели вечер. После бутылки эльзасского рислинга на пятьдесят шестом этаже небоскрёба. Мне хотелось шалить и, уходя из дома, не стал переобуваться, так и ездил в снобский ресторан в тапочках.
Зашёл любимый сказочный герой Олег Сосновиков. Сейчас я с восторгом показываю ему "Брат 2". Балабанов - великое имя, я рад за родину. Произведение утончённое и зрелое, смотрю третий раз за день с восхищением. Нужно только абстрагироваться от сюжетной жвачки и любоваться работой автора, не более реальной, чем сказка про Снежную Королеву.
К полуночи звонок. Наверняка Ася. Прошу Олега снять трубку, мне трудно вскакивать к телефону. Снимает, по-французски. Ася вешает, перезванивает, так три раза. Мы уже знали, что перезвонит на трубку, нам уже безумно смешно, прошу: "А теперь тем же голосом ответь с трубки - врубится, поймёт, что ты приехал!" Звонит на трубку, слушает, вешает. Замолчала на три минуты. Звоню ей, вру экспромтом:
Ей смешно, они с Олегом практически незнакомы, я увёл её у него из-под носа, в вечер встречи. Сосновиков начинает говорить с ней по телефону. Как всегда - шедевр, мы катаемся в корчах смеха. Через полчаса он решил передохнуть и передал мне трубку.
Уже пять утра. Он спит в одежде и обуви по диагонали моей кровати с ногами на полу, и очевидно, что предлагать ему лечь удобно не стоит, он просто встрепенётся, откроет глаза и, если придет в себя, уйдёт, если нет, то перевернётся на другой бок, и всё.
Пятница, тринадцатое. Мандраж, подавленность. У Аси скоро день рождения, просит горнолыжный комбинезон. А меня переклинило мыслью: "Я же не смогу с ней поехать в горы", но это уже моя слабость и истерика, нельзя показывать истинных эмоций. Но почему я так раним? Я же всё могу понять, и жестокость её от её же несовершенства. Соберусь за ночь с силами и больше не попадусь. Вера в теплоту опять подвела, расслабился и забыл, что пиздец - только мой, а все хотят развлекаться, а не его со мной делить, и нужен я им, только пока поражаю превосходством реакций на полноту ощущений, над ощущениями. Кажется, что где-то у меня трещина в броне. Боюсь завтра сорваться. Охота разогнать всех и остаться одному, но тоже не хочется. Мечусь. Сам себе уродлив и помирать страшненько. Нашел! Вот это и гнетёт, а перебить нечем. Надо что-то придумать на завтра. Гулять далеко - трудно. Значит, читать. Перестать бояться, что она уедет к себе. Напрячься - и не верить в тепло, иначе потом ещё больнее. Снять с себя груз обязанности шута и министра развлечений, отстраниться безразлично с книжкой и не проявлять эмоций к происходящему. Удивится, а потом очень быстро сама же меня и развлечёт или опять уколет. Укол? - это планы невыполнимые по состоянию здоровья.
Спали до четырёх дня, потом я патетично изрёк, что больше её не люблю. И грустно мне, и одиноко, а прикосновения и ласки уж и ни к чему, ведь всё ушло, а жаль, но...
К ужину был приглашен физик Лёва. Кстати, люблю шалить при Лёве, благодатная публика. Вместе с ним мы вышли из дома. Я продолжал в мелодрамном жанре канючить о боли утраты, как обездоленный осёл Иа.
Идём в сторону "Вьетнамского супа". По пути Ася чувствует, что сейчас я войду в кафе через дорогу, потому что догадываюсь, как ей хочется выпить кофе. Заходим, и рядом со свободным столиком я вижу молоденькую японскую студентку с книжкой в руках. Складываю руки лодочкой и церемонно кланяюсь. Улыбается, сажусь, Ася с Лёвой стесняются, потом тоже садятся. У неё книжка по-японски. Я в пижамных штанах, будёновке и пальто с чужого плеча. Ася начинает припоминать давнешнее приключение с моим успехом у оперной певицы, там тоже было родео, но под воздействием на женщину алкоголя не считается. И чёрт дёрнул Асю упрекнуть меня в том, что я только это и могу. Не отвечая, поворачиваюсь к японочке, и внятно спрашиваю (с невъебенной гипнотической энергией):
Торжествую, Лёва охуевает, Ася негодует. Потом я их провоцирую спросить у неё, почему она согласилась. Им интересно, стесняются, но спрашивают. Она мнётся, не знает, что ответить. Они решают, что она просто не поняла, что я спросил.
Представляюсь девочке, кто я такой, объясняю, что речь идёт не о безумии, а о свободе и широте взглядов, констатирую, что у себя в стране мы все не можем абстрагироваться от многовековых традиций, но это Париж, и зачем мы здесь, если не принимать его свободу творить любовь, спонтанно, безрассудно и искренне. Развиваю о любви каждого к каждому, в это время меня уже безоговорочно любит официант. Объясняю, куда мы идем, и, с очередным мощнейшим фугасом непререкаемой воли, приглашаю трогательным голосом с нами, хотя это и не принято (практически невозможно). Соглашается. Идём. Ужинаем.
Асин план был - очаровать Лёву и, манипулируя им, отыметь меня по заслугам. Опережаю её мысль, отстраняюсь от японки на второй план, и Лёва втюхивается туда на весь ужин. Она его учит есть палочками, пишет его имя японскими буквами. Она высокого для японки роста, трогательно мила и в чёрном свитере напоминает пантеру, лет ей, наверное, 25, занимается стилизмом в Токио и через 4 дня летит обратно. Асе ничего не остаётся, как капризничать, а я "нарочито не люблю её", и Лёва, поглощённый японкой, ей уже не опора.
О-о-о, как она ела суп палочками!!! В метро вышла раньше нас. А я еле доковылял до дома и свалился. К трём часам ночи очнулся. Ася вымыла меня в душе, вытерла и уложила. Перестал её мучить, и она уснула.
А мне не спалось, и в голове вертелось: всё суета, ведь нет в этом созидания. Сам я и так знал, что всё могу, а кому и что доказывал?
В среду очередная химия, до выходных. А вторник... народные гуляния и прочие безобразия, ненавязчиво приуроченные к Асиному дню рождения. Мудится она крепче некуда, начиная с отказа готовить или что-то покупать, - даже приятно, что ночует сегодня на работе. Повезёт, так и завтра не появится. Хотя какая разница, как отвлечься от мыслей о болезни, ни на что другое, кроме смены её заёбов, я вообще не реагирую. Хуже восьмого марта, пожалуй, только день рождения жены. Мы с Серёжей сегодня вылизали квартиру. Это была не генеральная уборка, а по меньшей мере полная реконструкция. Мне не приходило в голову развлекаться так масштабно лет пять. Завалы исчезли. Пустые комнаты отзываются гулким эхо. Взгляд неминуемо упирается в законченные композиции. От счастья блестят даже краны на раковине, а унитаз, накормленный темно-синей таблеткой, испускает лазурные струи. Серёже с непривычки даже взгрустнулось от казарменной запустелости, тогда он ещё не знал, что теперь-то я и начну на просторе выстраивать композиционные пятна.
День провёл на ярмарке тщеславия, но по профессии. В подвале - выставка Дмитрия Шагина. В честь него движение примитивистов было названо "Митьки". Он тоже сопливится, но сегодня весь день записывал с Хвостом очередную пластинку митьковских песен. На аккордах Вадик (с бодунища после Асиного дня рождения), а я лязгал вариации. Митьки? Сейчас это уже прошлое, но, когда мне было 20, это был первый глоток свежего воздуха. Я работал рабочим (ранние подъёмы, комплексы в общении с интересными людьми, чужеродная среда на работе), а они расписали пивной ларёк у нашей проходной, как эпизоды жизни фараона в египетской пирамиде. Сюжеты: Митьки идут за пивушком, Митьки дарят свои уши Ван-Гогу и т. д. Потом стали митьковать рок-певцы: Макаревич, Сукачёв, Шевчук… Пластинку на память подарили. Она записалась ужасная, как пьяная женщина. Меня там укажут на последней обложке мелкими буквами с приписькой: гитара (и хорошо). Далековато мне пока до эксгибиционизма на промышленном уровне.
Домой вернулся и рухнул, без еды и без сознания. Проснулся, полчетвёртого утра. В той комнате Ася с температурой и больной головой лежит овощем, здесь - Серёжа, тоже хворает. Спят, света, чтоб почитать, не зажечь. По-ленински скромно ушел в туалет с книжкой Венечки. У Серёжи нет работы, а я стрельнул у Алёны денег на сигареты. Ходить могу, завтра поем у кого-нибудь.
Наутро Серёжа раздобыл и запёк куриных крылышек. Попробовал, сродни грызению собственных ногтей. Асе в школе скучно, чуть не приехала, но дождь. Утром сели смотреть кино "Убить дракона". Серёжа уже видел, обещал, что я дракон и мне понравится. Во время первого перекура:
Перебивает долгой безынтересной демагогией.
Дальше в ответ на его реплики только разводил руками.
Второй перекур:
Стресс накопился. Как себя вести? Сил толком нет. Он думает, что умный, а главное - пытается давить. А я ослаб от химии, и сил у меня нет. Накопить энергии и сплющить? Глупо. Не обращать внимания - тоже.
Мне больно! - уже несколько часов. Принимал обезболивающее, не помогает, потом другое, посильнее. В голове всё теперь путается, мелькает, но боль не проходит. Заболела нога. Валялся, начал чувствовать, что ноет, сильнее, сильнее, озноб - это, слава богу, не корчи, но места себе не найти, да и не уснуть никак. Помудился опять о самоубийстве, сам перепугался и сел за компьютер стучать по кнопкам. Зрелище забавное: мне ведь больно и не лежится, не стоится и не сидится, так что я ёрзаю, сам себе напоминая анальный секс (попытка устроиться с хуем в заднице так, чтобы он не беспокоил). Ошметки разумных мыслей, например про порог болевой чувствительности, создают в голове бодрящий сквознячок. Сережа спит за спиной со счастливой улыбкой, ему было тяжело без работы. Месяца два он сидел дома почти безвылазно. Алёна позвонила знакомым и договорилась, его взяли на стройку, таскать камни. В моей койке - Ася, не поворочаешься. Она защитила диссертацию и стала доктором наук. Я одалживал накануне её защиты у соседки Кати машину, возил продукты и шампанское для банкета по случаю защиты, а на защите не присутствовал, был в госпитале трое суток.
...Жизнь - чертовски занимательная штука, в передышках между приступами поноса и прочих напастей. Ася приехала спать со мной, билась в попытках сотворить чудо над висящим хуем; он её узнал, встал, шатаясь, на четвереньки, получил от головы несколько сокрушающих ударов жалости к себе и сник. А вчера я выпил у Алёны водки. Алёнушка садилась ко мне на колени, тёрлась то попкой, то грудкой, - хуй и её узнал, заулыбался как деревенский старичок на завалинке, затянувшись махоркой, а голова ему опять как старуха в "Золотой рыбке", а перед ней разбитое корыто. У меня страшная оплывшая рожа. Третьи сутки не курю, - всё жду, когда захочется, а желания всё нет. Привет от абсурдности мира, родил в муках, кругом было полно людей, но никого со мной. Больно.
Когда спала боль, я не помню, но в три часа дня очнулся уже выспавшимся, правда не на шутку присмиревшим от ночного кошмара. Всё было трогательно и приближалось к ужину, но Ася решила, что дальше тянуть нельзя, и сообщила, что выходит замуж. Прилив жалости к себе. Интересный взгляд со стороны на собственную боль, но я же столько раз это уже исполнял, что здесь, не отойдя толком от обезболивающих лекарств, принятых ночью, разрыдался.
Ася вымыла меня под душем и уложила спать, но уснула первая. Опять наебнулся мир. Новый год они собираются отмечать вместе, а я опять не собираюсь. Как-то ещё студентом-вечерником, по утрам работающим на заводе, я купил новогоднюю путёвку в Москву и встречал Новый год под курантами на Красной площади, о ресторане я тогда и не думал. Через 2 года я уже был богат и отправился с женой в средиземноморский круиз на огромном английском пароходе. В новогоднюю ночь был сильный шторм и подавленное настроение, а пароход удалялся от Египта, где меня чуть не посадили в местную тюрьму за фальшивые, причём не мои, деньги.
Чёрт с ними, мыслями о будущем, болячками утрат, - само уляжется, но что делать с бездной текущего сейчас? Закурил, до сегодня сил не было и на это. Действительно, я слишком слаб, чтобы воевать, и пропускать запятые разрешаю себе, чтобы беречь силы. Нет войны, нет позы, скандала, даже есть элемент радости, что есть на что отвлечься от мертвечины прочих мыслей. Отношения с "бывшими" у меня обычно трепетные. Под вечер дошли (с трудом) до ближайшего кафе, сидеть долго тоже сил не было. Побитым, жалким или гадким от изменения ситуации в семье я себя не чувствую, это был контракт: жить вместе пока не будет ЕГО. А выбирать, какой он, - не мне, я и себя бы ни на чьём месте не выбрал, но не стоит опять касаться проблем моего вкуса, а девочку я попросил оставить для меня объект абстрактным, так легче, надеюсь - сможет.
Новый год у родителей в Дортмунде я уже встречал. Там дедушка, хочется и в этот раз. К тому же ребёнок будет у предков. Но неясно, как пошалить. Разумеется, всё это фантазии, - уж больно слаб. Могу продумать массу деталей, но главное: в жизни бывают дни рождения детей, родителей, жены, если ты в этом году женат, но 1-го января почти год назад я встретил Марину. Может, набраться смелости и предложить ей вместе встречать Новый год?
Попробовал уснуть, не вышло. Жаль, целый день не спал, прошлую ночь практически тоже, - видать, я бодрюсь, а внутри что-то творится (пожалуй, единственный интересный противник - внутреннее "я"). Рядом сопит женщина, которая думает о другом. Это не радует, но возбуждает. Правда, мне сейчас нечем похвастаться, да и попрекнуть себя, впрочем, тоже. Единственное "что": меня весь этот переворот в жизни взбодрил. Если жена может сказать, что от меня уходит, значит, я не настолько плох, чтобы пожалеть - и потерпеть ещё. А возмущаться - и глупо, и бесполезно одновременно. Кто не знал? Все имеем только то, что можем.
Написал Марине.
В десять Ася вскочила и понеслась опять работать. Я похож на зомби, и это нормально. Скоро уже должна подскочить температура, а к началу следующей недели полегчать. Пока у меня будет температура, Ася должна кататься на лыжах в горах. Потом к ней приедет жених. Он из Таллинна.
Мы с Серёжей позавтракали чёрными хлебом с помойки, зажаренным в яйце. Вкусно, как за деньги. Самокрутку скурил (сигареты давно кончились) и подумал: поеду в Дортмунд, к Марише. Что там делать - понятно, с кем - тоже, ну езжай же!!! И вспомнил, что у меня нет денег. Мыслишки снуют и снуют. Ну что же им всё ёрзается-то? Зачем это писать? А зачем рассвету рассветать? Он рассветает и гонит стада к проходным работных домов, превращая из несчастных уёбищ в коллег по убийству себя во времени в рассрочку. Доением этого стада получал я монетки за публичный оргазм, издавая при этом томные звуки всем телом, до кончиков пальцев. Взмыленной блядью сопревшей карабкался после на выход метро, чувствуя сальность монеток звенящей мошонки и притаившихся рядышком с ней захирелых вспотевших яичек растленного тела. На этом закончим. Закрутим барашек, струйка увянет, покапает - и последний хлюп...п.
У меня бред, не встаю. Вчера по телефону Ася сообщила, что жених запретил ночевать не дома и, во избежание его паранойи, она будет ночевать у себя. Поскольку от паранойи берегут его, я от своей не уберёгся. Выпил две таблетки снотворного, и вот уже 20 часов сонный бред. Вечером приму ещё.
Не было ничего. Как созванивались - помню плохо, таблетки были сильны, а я слаб. По литературным канонам, надо регулярно вставлять искры эрудиции в виде ссылок на корифеев, революционные выводы, - какой бред! Намёк на розовый след резинки от трусиков в горошек стоит большего, главное не суетиться под клиентом и не описывать, а намекать, - все разные, пусть и представляют себе, что хотят, и всем будет вкусно. В детстве листал древних греков, они написали абсолютно всё, даже то, что до сих пор боятся писать о гомосексуализме, с одной поправкой, что бросались у них не под трамвай, а со скалы. Ворочался в койке, пришла мысль, что отец в мои годы был гигантом, оба деда спасли семьи в войну, что было раньше - не знаю, у кого-то была аптека, но все так плодились, что никто никого не помнит. А я позвонил первой жене - сообщить, что последняя ушла, стал просить прощения, что алиментов не плачу, а она смутилась: да что ты, раз дела так плохо, давай я хоть за квартиру твою заплачу. Я, конечно, отказался с перепугу, да и сейчас как-то не по себе. Предложила, что купит ребёнку на Новый год музыку в комнату и скажет, что от меня. Тоже отказался, но всё равно, кто я по сравнению с предками? А с кем ещё я должен себя сравнивать?..
Ночь, накануне не спал. Утром проводил Серёжу на работу, и почти сразу спустилась с гор Ася (три дня каталась на лыжах). Она примчалась прямо с поезда, на несколько часов. Бросить сумки, побегать по магазинам и сразу ехать к себе в общагу. Завтра на 10 дней прилетает её любимый, потом она к нему, на рождественские каникулы. Увидев её, я, как жалкий Петрушка, испытал боль, хотя голове ясно всё. Но боль душевная и глубокая. Час продержался тенью командора, а потом хуй победил и резвился в койке как здоровый. После я сразу уснул и ничего не помню. Проснулся вечером от её звонка из школы. В девять оказалось, что у Алёны годовщина свадьбы и мне можно с ними пойти поужинать. Я был готов идти куда угодно от ощущения несносного горя, которое ничем не удавалось перебить дома. Алёна с мужем весь вечер омерзительно орали друг на друга на весь ресторан. Успокоить их не удавалось. Всё на редкость напоминало свадьбу с дракой, ностальгично, и идти совсем некуда, и жить не с кем. Короче, мудился до глубокой ночи на всю голову. Взглянуть с другой стороны легче, чем обезболить внутреннее "я".
Надо найти силы съездить забрать дочку, а в четыре назначена встреча с Лилей, которая обещала провести нас в цыганский цирк через кулисы. По дороге в цирк пересуетился (наша линия метро встала), а встреча назначена на пересадке, и ясно, что Лиля ждать не будет. Мы с дочкой выскочили обратно на улицу, в глазах круги от слабости, такси нет, пошли пешком. Сашенька увидела свободное такси посреди перекрёстка, бросился грудью в поток машин на противоположную сторону, влезли прямо посреди перекрёстка.
Гитаристом в цирке оказался старый знакомый, дочка пообщалась со сверстницами из кордебалета, они куда-то ушли и показывали друг другу, что знают из цыганских танцев. Я не сказал бы, что люблю цирк, но в этот раз хотелось сделать "подвиг". Домой вернулся на автопилоте от усталости и вырубился. Очнулся через 13 часов весь разбитый. К обеду Сашенька разбудила кушать, потом через силу повёл её в магазин выбирать подарок на Новый год. Ничего не захотела. Вернулись, печатала реферат по жизни Бетховена (я бы в жизни не смог). Завтра на химию. Вечером деваться некуда.
Приехала на рождественские каникулы длинноногая кузина Таня из Южной Африки со своим немолодым человеком. Два года не виделись. Зашевелились все. Прискакал Сосновиков, Алёна с Жаком, ещё кто-то.
Две бутылки "Абсолюта" для разгона, потом вино, конопля. Жизнь удалась. В квартире соль рассыпана по полу, стаканы почти все перебиты и осколки сметены просто в угол. У Сосновикова утро сутулого раскаяния. Сестре кухонная раковина чуть выше колена, и она сгибается над ней неспешным жирафом. Неописуемый бардак с чемоданами, шмотками, ошмётками греет душу.
На Новый год приезжала Марина. Ася была в Таллинне. Я был плох, совсем не вставал уже четвёртую неделю кряду, изменение семейного положения и последняя химия подкосили. Марине 40, за 100 кило, и в этой оболочке томится замечательная, тонкая, благородная и преданная, хрупкая, ранимая и всепрощающая душа.
…Повезло, что в городе оказалась двоюродная Танька. Ей 28, ее "спонсору" по имени Тэд под полтинник. Для неё я старший брат её мечты и герой семейного эпоса. Не взлететь я права не имел. И взлетел. Я чувствовал себя альпинистом без кислорода, и только пролежав потом сутки, понял, что всё было здорово, девчонки счастливы, у меня есть всплывающие в памяти пятнами картины светлого, радостного праздника, хотя сил по-прежнему нет. Ближайший русский ресторан с цыганами из театра "Ромэн" - в ста метрах от меня. Уровень исполнения - блестящий. К Пете Юрченко, который там поёт и восхитительно танцует, я год водил дочку на уроки цыганского танца. Лиля, недавно водившая нас в цирк, была в умопомрачительном костюме, а я костюмов повидал немало, но это было нечто. На контрабасе - милейший француз из оркестра "Радио Франс", лучший в городе цыганский скрипач Флорин… И мой любимый гитарист Паскаль, - у его отца я проработал всё лето.
Места были непомерно дороги, несколько столов остались даже не проданы. Но ещё за месяц я привёл к Паскалю человека, который искал место для тридцати новых русских, и они сняли весь зал в подвале. Конечно, отношения были и так, и любят меня там не за это, но столик у самого оркестра за полцены в Новый год предложили впервые и шампанского выкатили моим девчонкам три бутылки, не занося в счёт. На наш с Мариной приход - к столу, где уже ждали Танька с Тэдом, - оркестр устроил овацию, поддержанную всем залом. Они знают про меня всё, но впервые увидели в элегантном костюме. Они аплодировали коллеге, вышедшему в тираж, своей радости, что я не один в Новый год, что смог встать, тому, что рядом со мной люди, в глазах которых светится душевная чистота, а не кабацкая безысходность завсегдатая. Я знал наизусть каждый звук, интонацию, паузы, соло, задние планы, я жил в исполнении вместе с ними… Гитары в руках не было, я сидел опершись локтями о стол, чтобы не свалиться, подпирая ладонями голову, но я был с ними, слышащий то, что не слышат остальные, чувствующий то же, что исполнители. Мы слились, ощущение сопричастности передалось девчонкам, они чувствовали себя избранными, любимыми, занесёнными за кулисы волшебного театра, в полуметре от них музыка, годами отточенная сыгранность, архитектурная стройность композиций и огонь раскрывшейся в многоголосой цыганской песне души, с поразительной не менее цыганской руганью между песнями, слышной только нам. К нам подходили знакомые - проводить старый год. Я знал, что в компанию, арендовавшую подвал, приглашена тётя Кира, и спустился к ней поблагодарить за всё, что она для меня сделала в прошедшем году. Она бросилась меня зацеловывать, сетуя, что её заставили намешать водки с шампанским. В двенадцать официантка стучала поварешкой по огромной медной сковороде - и начался новый год, поздравления своих и чужих, опять музыка, взмахи рукавов изумительного Лилиного платья, неподражаемые Петины танцы фламенко в русском стиле, а к часу подвалила шумная толпа молодёжи из цыганского цирка шапито. Им было по восемнадцать-двадцать лет, и все приходятся Лиле с Петей родственниками, выросли в театральных семьях. И места уже хватало с трудом. От хора, в котором сплелось множество таборных голосов, мои девочки совсем ошалели и просто повыскакивали из-за стола. Петя нас тут же пересадил к молодёжи, куда переместились и остальные музыканты. И снова вихрь. Петя растолкал опустевшие столы - начались сольные танцевальные выходы, всех по очереди, у каждого свои трюки, отработанные с детства, парни гоголем, девицы плечами и гривами, и всё с непередаваемым достоинством. Кузина Таня не снесла такого разворота души и хлебнула водочки. Вскоре она начала клониться на бок с блаженной улыбкой и отправилась домой, а все уже остались без голосов и начали танцевать под пластинку. Петя пригласил Марину, и она ощутила себя избранницей, он вёл её в танце, а она светилась, как светятся только маленькие девочки попавшие в волшебную сказку.
Первого Марина уехала, а второго Таня трещала со мной весь вечер по-русски, пока я не сжалился над её пожилым парнем. Попросил её спеть, но всё само собой вылилось в мой концерт. Реакция была привычной. Танька гордилась и любовалась, Тэд охуевал, как и все, кто слышит мой стриптиз впервые, а я был на взводе в ожидании звонка вернувшейся из Таллинна Клавы. Когда Ася защитилась и стала доктором, я вспомнил, что при пострижении в монашки нарекают новым именем, и стал звать Клавой. Она позвонила с пересадки в метро. Договорились, что я ей перезвоню в общагу через час. Дёргался, не находил себе места. Сердце стучит, мозги плывут. Повезло, прикола по "мазохизму от одиночества" не произошло. Спасибо Тане. Через час перезвонил. Она собиралась встретиться завтра. До отъезда договаривались пойти вместе на концерт заезжего фламенко. Не стал ни о чём расспрашивать, ничего объяснять, сыграл ревность.
Мне приятно, что не стал объяснять, что до театра мне не добраться, а там не высидеть - до туалета по стенке дохожу. Так или иначе, это мой энергетический противник, и это битва. Я действительно слаб не только физически, я ещё и безумно к ней привязан. Но острая потребность избавиться от наваждения пока побеждает. А побеждать не проигрывать, скуля о снисхождении. Руки тянутся к телефону, в голове бесконечные диалоги. Продержаться бы, пока не станет полегче. Не знаю, что выйдет. Я застал её врасплох, она ещё не сделала свой ход. Сколько бесславных окончаний подобных восстаний духа у меня на памяти. Таня за меня, поддержка мощная, сильная и родная. Хуй пока слаб; если окрепнет, будет опасным врагом. Главное - смочь не давать им (хую и Асе) увидеться. Если удастся выиграть, точнее - то самое "вытерпеть потерю", то в любом случае мне будет лучше. Или спокойней, потому что время всё лечит. Или... Но это уже гордыня, временная уступка. Зато не так мучительно чувствовать себя тампаксом, хотя всё это - недостойные игры воображения.
То, что хуй - подлый, коварный и жестокий враг, я знал. Но насколько я перед ним бессилен, понял в ночь Асиного возвращения. Он всю ночь мне нашептывал, как с утра я позвоню ей и рисовал картины зверской ебли. Утром ручки сами потянулись к телефону.
В трубке слышно её сопение, слышно, что ворочается.
Бьюсь с непобедимым хуем. Противопоставить ему ничего нельзя. Приходится пытаться перехитрить. Он же не дрочил, он не может, и выебать не сможет, мне не полегчало, я также слаб, беспомощен и никому не нужен.
Покурил, собирался заставить себя ей больше не звонить, но руки сами набрали её номер.
Проебал? Всё проебал? Нет, это просто был её ответный ход. Достойно! Концентрирую энергию в голос, потому что руки уже набрали номер, они на стороне хуя, а я это только осознал, но осмыслить уже не успел.
Иметь бы настоящую силу. Я бы смог, когда она позвонит в два, послать её на хуй, ведь ебать-то нечем. Хуй - настоящий враг, он и здесь против меня.
Приезжала Клава. Мудится. Фраза утра:
Слов не нашлось, ей были не нужны мои слова, - бывает, когда человек отталкивает от себя всё, что ты готов дать, потому что ему нужен другой. Не вижу смысла продолжать бесславную хронику бесславного конца отношений. Силы? Не знаю. Куда дальше - будет видно. С кем? Хоть с Серёжей, быть надо с тем, кому это нужно. Отрубить Клаве голову - единственно возможный королевский указ, но мне, пожалуй, и выслать сил не хватит. Ничего страшного, тем более нового, не произошло, просто нечем было развлечь, отвлечь от её насущной мудянки о себе.
Совсем нет сил пить. Клава с Бегемотом пили много, как и положено - на кухне. Он когда-то был моим первым "любимым" мужчиной. Не виделись лет семь. Приезжал с Америки на выходные. Взаимное влечение напоминало высоковольтную электрическую дугу, она зажгла все свечи, которые нашлись в доме, он мурлыкающе пиздел про себя (он всегда о себе), она внимала (у неё талант). Я? Со мной никто не разговаривал, говорят с тем, кого хотят, а много выпив, совсем расслабляются и не смотрят на себя со стороны. Я знал наизусть его рассказки, да и Клавины реакции не удивляли. Навязать свою игру не пытался, во-первых, слабость, во-вторых, самому не выебать, а она до дрожи хочет, но не меня, а большего. Всё дело даже не в нём, а в Томасе. Размер, нарциссизм, здоровье, возраст - всё совпадает. Клаву клинило, встревать смысла не было. В его похоти не было ни страсти, ни жертвенности, но как привлекателен мужской эгоизм, направленный на овладение тобой, тобой, тобой! Сильно, умело и один-единственный неповторимый раз, а завтра уже не с кем, никого вокруг не хочется вообще, а его хочется всем телом, невзирая на утро, самолёт, никогда больше. Но это потом, а сейчас впереди экстаз, помешательство, крушение миров, времён, разума, животные стоны и храп изнеможения. Он знает, что не устоит, будет раскаиваться, страдать, клясть себя, алкоголь, Париж, меня больше всех, судьбу и работу, которая до такого довела, но это потом, а сейчас вихрь, удары океанских волн о кромку податливого песка, и в пену превращается всё: и вода, и песок, и прибрежный воздух. Свет свечей, блеск глаз, электрическая дуга влечения, умирающий близкий человек, - это мешает броситься друг к другу, но добавляет пафоса, - они пьют и пиздят. Мне удаётся роль командора, десница определённо достаточна тяжела, но я не с ними, не судья и не палач. Защитить этих ревущих с недоёба котиков от завтра - неблагодарный труд цепного пса, оставить вдвоём - безусловная пакость всем троим, стать нужным третьим - нет сил, слабость срубает. Переключить на разговор обо мне - нельзя, в его воспоминаниях я несформированное чучело, ещё не ставшее никем, эту нить нельзя давать Клаве. Её клинит на Томасе. Ни о чём другом говорить она не может, и ей безумно хочется слушать его. Они даже взглядов не бросают в мою сторону.
Идут часы, скоро два, завтра у всех, кроме меня, дела. Произношу:
Встаёт, уходит с покорной готовностью. Он переводит взгляд на меня.
Он не может ни о чём, кроме себя, начинает проводить параллели, жалеться о своём, доходит до мистики. А я не Клава, мне это скучно, в этом нет ни энергии, ни ответов на мои вопросы. Боже, как я его перерос по человечности.
Клава не спит, - кофеин, либидо. Начинаем болтать. Через полчаса встаю курить. Он уже спит, а я засыпаю одновременно с Клавой. Впереди пустота, которую предстоит заполнять, человеческие долги перед слабыми, противоборство с сильными.
Утром пытался проводить его до аэропорта, он опаздывал, нервничал, но в вагоне сразу разговорился с двумя нимфетками, включил шарманку про себя, Манхэттен и забыл о моём присутствии. Сидячих мест не было, сил стоять тоже. Он обрадовался, что я ухожу. Пытался помахать ему с платформы, но он был поглощен эйфорией рассказа о себе. Девочки светились радостью встречи с замечательным человеком, поезд по-прежнему задерживался с отправлением, народу было битком. Я стоял на платформе в будёновке, нервничал, что он опаздывает, осознавал ненужность такси в пробке, а он был в двух метрах - и меня для него уже не было. Его пластинка крутилась с привычной скоростью, и глаза лучились теплом к свежей публике.
Ася позванивает. Томаса называет местоимением Любимый. Наши отношения, пока я неделю об этом не писал, проебались сами собой. Она и охуевает, и судит, и мудится, и фыркает, короче - полный спектр, называемый "прошла любовь". Связано всё, безусловно, с некачественной эрекцией, не возбуждающими попытками куда-то сунуть и как-то кончить, отсутствием будоражащих интриг и развлекательных мероприятий (расслабился, получаю). В сказочном городе любви сижу одинокий я и вою. Конечно, пройдёт нытьё по Клаве, сколько его было! Очередной раз подхлёстывают мысли уйти в негатив, месть, коварство, интриги. Зла на неё нет, она права своей сучьей правдой. Когда человек не нужен и не уходит сам, его выгоняют. Простить можно всё, но не догнать то, что ушло. Я одинок, у меня нет ни забот, ни долгов, ни дел. Нести добро? Кому? И конец предрешен, и бесполезность хохочет с издёвкой. Её заебали мои звонки, нытьё, похоть. Такие, как мы есть, мы никому не нужны. Не знаю, как буду жить, самое время вспомнить о синусоиде, но сколько крови она мне выпила постоянными разводами и производными от них. Побороть пустоту - пожалуй, сверхзадача. Я, разумеется, не в форме, и конечная точка падения не видна, но зла во мне нет, есть стыд и слабость. Ручки тянутся к телефону, но пока удаётся их поймать на лету. Чтобы взбодриться, хватило бы одной чашки кофе, но лень варить, пить, и быть бодрым - тоже лень. К чему всё? В Париже нечего делать, если ты один и на улице дождь. Даже в музей в мокром пальто и на ноющей ноге не хочется. Кино? Абсурд. Хочется жить свою жизнь. Ухожу в библиотеку - может, повезёт. Времена благодатные. Вот летом жару включат, и прячься от солнца целыми днями… В библиотеке ничего не захотелось. Не заходя домой поехал в клуб. Сидело человек пять, не из публики. Позже оказалось, что Матрос забыл, что сегодня у него день рождения, а Хвост, что китайский Новый год. Незаметно настало двенадцать. Разъехались. Дома пять звонков от Клавы, телефон с собой не брал. Вспомнил, как передо мной сидел когда-то на диванчике её научный шеф и пытался рассуждать о своей судьбе, об Асиной, о будущем, добре и зле влияний. Нога так же болела, но чувствовал я всё иначе.
Он не поверил и начал читать книжки про гипноз.
Очень не хочется подпускать к себе никого чужого, да и некого, а надо. От мыслей о целенаправленном возобновлении интересных общений со старыми заброшенными знакомыми бросает в дрожь. Все же знают, что со мной, и избегают. Можно ходить по тусовкам и цеплять грипп и прочие вирусы, чужое либидо, разговоры о планах на чужое будущее.
Доктор философии Клава с удовольствием читает Арбатову, уже не первую книжку. Меня же предпочитает не читать вообще и жестоко карает забвением геростратические попытки выноса сора из избы в литературу.
Можно было бы опять сочинить сказочку про вчера. Опять певица, в этот раз из Голландии. Была пьяна, вышла со своей гитарой и несколькими аккордами. Хвост в это время подошёл, улыбнулся, попросил подыграть. Она, пока я выбирался из угла и приближался, успокаивала шум в зале голосом из "Пионерской зорьки". Сел - жду. Она, не слыхавшая меня, недовольна, уверения Хвоста в моей гениальности пропускает мимо ушей. Просит: я сейчас спою пару песен, а потом вы - всё, что хотите. И продолжает в микрофон брать зал: "Ребятушкиии... хорошие мои замечательныееее... там у барной стойки в чёрной курточке молодой человек ну посмотрите на меня…" Это уже шоу, на этом зал прекращает бубнить. Она объявляет свою музыку на стихи Цветаевой и начинает петь. Голос драматический, мелодия созвучна узости гармонических познаний, но напевна. Когда ей уже не остановиться, начинаю заполнять её вздоховые паузы сладкими арпеджио, тактично, осторожненько, чтобы не перепугать. В конце песни она издаёт радостный крик и под аплодисменты показывает на меня обеими руками. Но зал отпускать нельзя, и она знает своё дело. Ещё пять, шесть песен. Уже без страха, что я помешаю. Потом в углу объяснения в моей необычайности, предложения от её свиты совместных концертов в будущем (она держится). При этом я валяюсь в будёновке на кучке пальто в углу диванчика, как будто я просто необычайно вальяжен, а не с ног валюсь. Вскоре подходит она, берёт за руку через стол и начинает меня делать пионерским голосом.
Она стучит кулаком по столу.
Договорились. У цыган сегодня был грузинский посол с командой, натолкали Паскалю в гитару кучу денег (Паскаль хозяин, ему на чаевые насрать, их Лиля с Петей между собой делят). Когда клиенты разошлись, он 20 минут тряс гитару, пока из неё всё не вывалилось.
Утром звонок, снял, Клава. Извинилась, заверила, спросила: приезжать ли в выходные. Сообщила о задержке цикла и невозможности мыслей об аборте.
Какая, действительно, разница, что я чувствую, от чего страдаю и чего хочу. Если бы она произнесла хоть слово неправды, было бы с чем бороться. Всё так и есть, уродливая агония нелепой истории. Но к делу. Я надёжен, и опять же: какая разница, что я чувствую. Я её семья, и по мере поступления проблем надо их решать. На играх в конфликт, обидки и прочем детском саде не стоит заморачиваться - всё ерунда, и эмоциональный фон тоже. Это первое взрослое дело в её жизни, и, как никогда, нужны воля, сила и мужество (если бы она была способна на холодный расчёт, было бы ещё лучше, но где ж его взять?).
Ася спит. Опять родная, домашняя. Давно не видел её такой. Тест показал беременность. Их отношения с Томасом по телефону зашли в тупик. С её слов, он отреагировал невнятно. К любым изменениям человек привыкает за 3 недели (из серьёзного научного исследования вопросов адаптации), мне об этом известно с 18 лет. Потом сразу ушёл в армию. Через три недели свыкся.
Так и не спал. В 7 утра вышел за сигаретами, сел за стойкой, опять влюбил в себя официанта, бесплатный кофе - это даже не банально, а сверхбанально, но большего в жизни не достиг. Всю жизнь мечтал быть любимым. Научился, весь обвешался регалиями. И что? Опять страдаю. Всё происходит само собой или не происходит вообще, кроме терпения, это единственное, что действительно стоит умственного напряжения. Терпеть трудно, зато потом… Опять надежда, как она заебала! Пробовал неделями не мыться и вонять, но против надежды и вонь бессильна, и отражение оплывшей рожи в зеркале. Боюсь, что и смерть тут бессильна. Беспокойная надежда на то, чего нет, - это всё, что мы оставим в наследство нашим детям.
|